просветлело, и вскоре сквозь тучи пробился солнечный луч. От его теплого прикосновения наш дом снова стал нашим домом. Бабушка Катрин глубоко, с облегчением вздохнула и покачала головой.
– Никак не могу привыкнуть к этим внезапным ливням, – сказала она. – Когда я была маленькой, я обычно забиралась под кровать.
Я улыбнулась ей.
– Не могу представить тебя маленькой, Grandmere, – заметила я.
– Но все-таки я ею была, милая. Я, знаешь ли, не родилась такой старой, со скрипящими при ходьбе костями. – Она прижала руку к пояснице и выпрямилась. – Думаю, надо приготовить чаю. Хочется чего- нибудь теплого в желудке. Ты как?
– Пожалуй.
Я сидела у кухонного стола, пока бабушка ставила воду.
– Дедушка Джек опять нанялся проводником к охотникам. Я только что видела его на болоте вместе с двумя мужчинами. Они подстрелили оленя.
– Он был одним из лучших в этом деле, – ответила старушка. – Богатые креолы всегда стремились заполучить его, когда приезжали сюда поохотиться, и никто не уезжал с пустыми руками.
– Это был красивый олень.
Она кивнула.
– И главное – им не нужно мяса, им нужен только трофей.
Бабушка некоторое время смотрела на меня.
– Что ты сказала Полю? – в конце концов спросила она.
– Что мы не должны проводить время только в обществе друг друга, что должны встречаться с другими людьми. Я сказала, что художнице особенно это необходимо, но он мне не поверил. Я никуда не годная лгунья, Grandmere, – простонала я.
– Не самый ужасный недостаток, Руби.
– Нет, это ужасный недостаток, Grandmere, – быстро возразила я. – Этот мир построен на лжи, лжи и обмане. Более сильные и преуспевающие хорошо владеют этим искусством.
Бабушка печально покачала головой.
– Тебе так кажется сейчас, моя милая Руби, но не ищи утешения в ненависти, не нужно ненавидеть всех и вся вокруг. Те, кого ты называешь более сильными и преуспевающими, могут лишь казаться таковыми, но на самом деле они несчастливы, потому что сердца их с темным пятном, от которого они не могут освободиться и которое ранит их души. Под конец жизни им приходится особенно тяжело от сознания вечности уготованной им тьмы.
– Ты видела столько зла и болезней, Grandmere, как же можешь ты с такой надеждой смотреть на мир?
Бабушка улыбнулась и вздохнула.
– Именно когда теряешь надежду, болезни и зло овладевают тобой, и что же тогда? Никогда не теряй надежду, Руби. Никогда не прекращай бороться за нее, – убеждала она. – Я знаю, как сильно ты страдаешь и как сильно страдает Поль, но, как внезапный шторм, это окончится, и ты снова увидишь солнце.
– Я всегда мечтала, – продолжала бабушка, подходя и садясь рядом со мной, чтобы погладить мне волосы, – как у тебя будет чудесная свадьба, такая же, как в кайенской сказке о пауках. Помнишь? Богатый француз на свадьбу своей дочери привез этих пауков из Франции и выпустил на дубы и сосны, где они сплели полог из паутины. На этот полог он разбрызгал золотую и серебряную пыль. А затем состоялось свадебное шествие при свечах. Ночь сверкала вокруг них, обещая жизнь, полную любви и надежды…
– Когда-нибудь ты выйдешь замуж за красивого мужчину, своего принца, и у тебя будет свадьба при звездах, – обещала бабушка. Она поцеловала меня, а я уткнулась лицом в ее мягкое плечо. Я плакала и плакала, а она ласкала и успокаивала: – Плачь, дорогая. И как летний дождь сменяется солнечным светом, так будет и с твоими слезами.
– О Grandmere, – стонала я, – не знаю, смогу ли.
– Сможешь, – бабушка приподняла мой подбородок и посмотрела мне в глаза, ее же глаза, видящие злых духов и читающие в будущем, в это время были темными и завораживающими. – Сможешь, и так и будет, – предсказывала она.
Чайник засвистел, бабушка отерла слезы с моих щек, опять поцеловала меня и поднялась, чтобы налить нам чаю.
Позже я сидела у окна и смотрела вверх, на расчищающееся небо, и думала, права ли бабушка насчет моей свадьбы при звездах. Сверкание золотой и серебряной пыли осталось под моими веками, когда я положила голову на подушку, но, перед тем как заснуть, я вновь увидела страдание на лице Поля и еще болотного оленя, открывшего рот в неслышном предсмертном стоне.
Глава 5
Кто эта малышка, если не я?
Неделя до наступления лета и окончания учебного года тянулась вечность. Я боялась каждого школьного дня, потому что знала, что могу увидеть Поля или он увидит меня. Первые несколько дней после нашего ужасного разговора он смотрел на меня с яростью. Его когда-то мягкие голубые, полные любви глаза теперь были холодны как гранит и излучали презрение. Когда мы увиделись во второй раз в коридоре школы, я попыталась заговорить:
– Поль, мне хотелось бы объясниться с тобой, только чтобы…
Он будто не видел и не слышал меня, просто прошел мимо. Я хотела сказать ему, что не встречаюсь с другим парнем. Мне было ужасно тяжело, и большую часть школьного дня я ощущала свое сердце куском свинца, застрявшего в груди.
Время не залечивало мои раны, и чем дольше мы не разговаривали друг с другом, тем, казалось, все более жестоким и холодным становился Поль. Мне хотелось просто подбежать к нему, каким-то образом раскрыть правду, чтобы он понял, почему я говорила такие вещи тем воскресным днем, но каждый раз, когда я решала так поступить, мне вспоминались тяжелые слова бабушки Катрин: «Ты хочешь быть тем, кто посеет вражду в его сердце и заставит мальчика презирать собственного отца?» Она была права. В результате он станет ненавидеть меня еще больше – к такому выводу я пришла. И поэтому запечатала свои губы и похоронила истину под океаном скрытых слез.
Сколько раз я злилась на бабушку Катрин и дедушку Джека за то, что они не открывали мне семейных секретов, тщательно хранили свою тайну, оберегали меня от ранних страданий. Теперь же я была не лучше их и скрывала правду от Поля. Но я ничего не могла изменить. И самое страшное – я должна была стоять в стороне и наблюдать, как он влюбляется в другую девушку.
Я всегда знала, что Сюзетт Дэйзи, девочка из моего класса, была влюблена в Поля. И, конечно же, она стала добиваться его внимания, но странное дело – когда Поль начал все больше и больше времени проводить в обществе Сюзетт Дэйзи, я почувствовала облегчение, я полагала, что он будет затрачивать больше энергии на нее, чем на ненависть ко мне. Через комнату я наблюдала, как они сидят вместе и едят свой ленч, а вскоре увидела их в школьном коридоре, держащимися за руки. Конечно, какая-то часть меня ревновала, какая-то часть была в ярости из-за несправедливости, и я плакала, видя их счастливыми и смеющимися. А потом узнала, что Поль подарил Сюзетт кольцо своего класса, которое она гордо носит на золотой цепочке, и провела ночь, заливая подушку горючими слезами.
Большинство девочек, когда-то завидовавших мне из-за благосклонности Поля, теперь злорадствовали. А Мариэнн Брустер однажды июньским днем повернулась ко мне – мы стояли в комнате для девочек – и завопила:
– Думаю, ты не считаешь себя какой-то особенной после того, как тебя бросили ради Сюзетт Дэйзи.
Другие девочки заулыбались в ожидании моего ответа.
– Я никогда не считала себя какой-то особенной, Мариэнн, – ответила я. – Но спасибо, что ты думала обо мне именно так, – добавила я.