Джори похоже был вполне счастлив и в такой ситуации. Он не был избалован, не ныл и не плакал, не требовал неизвестно чего, а принимал все как есть. Он мог долго и спокойно сидеть, переводя взгляд с одного из нас на другого, будто изучая и определяя, кто кем ему приходится. У него было терпение Криса, спокойная приветливость Кори, и лишь иногда проявлялась порывистость, доставшаяся ему от отца, как, впрочем, и от матери. Но совсем ничего не напоминало мне в нем о Кэрри, настолько чаще ее он улыбался. Хотя Кэрри возилась с ним, как никто другой. Гуляя с Джори на руках в садах Пола, она показывала ему, чем отличаются друг от друга деревья. Без конца что-то объясняла. Она побудила его повторять слова намного раньше, чем он стал бы это делать сам.
— Посмотри, это дубовый листок, — сказала Кэрри как-то раз, когда Джори уже умел ходить, а в воздухе веял весенний ветер. — У всех деревьев листочки отличаются и формой, и запахом, и на ощупь они разные. Все цветочки раскрываются так, чтобы в них легко могла проникнуть пчела, все, кроме розы. Но маргаритки пахнут не так хорошо, как розы, вот пчелки и пролетают мимо, направляясь прямо к розам, которые так скупы на нектар и так высоко держат головки на стройных стеблях.
Она показала на розу, а потом посмотрела на меня. Потом подвела Джори к маргариткам и анютиным глазкам.
— И знаешь, если бы я была пчелкой, то обязательно наведывалась бы к фиалкам и анютиным глазкам, пусть они и не такие высокие.
Она подняла глаза, встретилась со мной взглядом и произнесла странным, напряженным голосом:
— Ты, как роза, Кэти. К тебе слетаются все пчелы, а меня они и не видят даже, так я низко. Пожалуйста, не выходи снова замуж, пока мне не представится возможность. Пожалуйста, если кто-нибудь станет на меня погладывать, не попадайся ему на глаза… И не улыбайся ему, пожалуйста.
До чего же стремительно бегут годы, если каждая минута жизни заполнена присутствием ребенка. Все мы фотографировали, как сумасшедшие: первая улыбка Джо-ри, его первый зуб, а вот он первый раз пробует проползти от меня к Крису, а потом к Полу и Кэрри.
Пол ухаживал за мной все эти два года, и в течение тех же двух лет Крис проходил интернатуру в клермонтской больнице. При взаимной любви и уважении они не могли причинить друг другу боль. Даже заговорить о разделявшей их преграде они были не в состоянии, разве что через меня.
— Все из-за этого городишки, — заявлял мне Крис. — Я думаю, Кэрри чувствовала бы себя намного лучше где-нибудь в другом месте. Все мы были бы вместе.
В саду сгущались сумерки, наш излюбленный час. Пола не было дома, он совершал обходы в трех больницах, а Кэрри развлекала Джори перед сном. На кухне Хенни громыхала кастрюлями и сковородками, сообщая нам таким образом, что она еще на кухне, вся в хлопотах.
Для Криса истекли два года интернатуры, и теперь еще три года он должен был работать по месту жительства. Когда он сообщил мне, что подумывает продолжить подготовку в другой, гораздо более известной больнице, я была глубоко потрясена. Он оставляет меня!
— Прости, Кэти, но меня берут в клинику Майо, а это большая честь. Я пробуду там только девять месяцев, а потом вернусь, чтобы проходить практику здесь. Почему бы вам с Джори не поехать со мной? — Его глаза так и сияли. — Кэрри может остаться с Полом.
— Крис! Ты же знаешь, я не могу!
— Я уеду, и ты тут останешься? — горько спросил он.
— Если бы мне заплатила страховая компания Джулиана, я могла бы позволить себе жить в собственном доме и открыть свою балетную школу. Но они настаивают, что он совершил самоубийство. В полисе есть оговорка, что в случае самоубийства страховка выплачивается только тогда, если перед тем деньги вносились в течение, как минимум, двух лет. Мы делали это с самого дня свадьбы, так что сейчас оговорка утратила силу. И все-таки они отказываются платить.
— Что тебе нужно, так это хороший адвокат. У меня подпрыгнуло сердце.
— Да. Действительно. Отправляйся в клинику Майо без меня, Крис. Я как-нибудь продержусь и клянусь, не выйду замуж, пока ты не возвратишься и не одобришь мой выбор. Думай лучше о том, чтобы самому кого-нибудь найти. В конце концов я не единственная женщина, похожая на нашу мать.
Он вспыхнул.
— Какого черта ты выворачиваешь все наизнанку? Дело в тебе, а не в ней! Как раз то в тебе, что никоим образом о ней не напоминает, и заставляет меня так к тебе стремиться и так тебя желать!
— Крис, мне нужен мужчина, с которым я буду спать, который обнимет меня, если мне будет страшно, поцелует меня и даст мне почувствовать, что я не дрянная и стою любви.
Подступили слезы и голос пресекся:
— Я старалась показать маме, на что я способна, стать прима-балериной, но теперь, когда Джулиана больше нет, все, чего мне хочется — это плакать под балетную музыку. Крис, мне его так не хватает.
Я припала к его груди и разрыдалась.
— Я должна была лучше к нему относиться, тогда он не размахивал бы кулаками. Я была ему необходима и предала его. А тебе я не нужна. Ты сильнее, чем он. Да и Полу я тоже, в общем-то, не нужна, иначе он добился бы, чтобы мы сразу же поженились…
— Мы можем поселиться вместе и… и… — тут он запнулся и покраснел.
Я не дала ему договорить.
— Нет! Неужели ты не видишь, что ничего не получится?
— Мне кажется, ты просто хочешь, чтобы не получилось, — жестко отрезал он. — Но я дурак и всегда им был, потому что мечтал о несбыточном. Я и сейчас настолько глуп, что хочу опять сидеть вместе с тобой под замком и быть единственным доступным тебе мужчиной!
— Что ты несешь!
Он стиснул меня в объятиях.
— Что несу? Да простит меня Бог, но я именно это имею в виду! Тогда ты принадлежала мне, и по- своему та наша жизнь вдвоем сделала меня лучше, чем я мог бы быть… И ты сама заставила меня вожделеть тебя. Ты могла бы посеять во мне ненависть к тебе, а посеяла любовь.
Я отрицательно покачала головой: ведь я лишь естественным образом переняла манеру поведения моей матери с мужчинами. Я глядела на него, дрожа, пока он меня не отпустил. Повернувшись, чтобы убежать в дом, я точно споткнулась. Передо мной маячила фигура Пола! Я что-то виновато забормотала от испуга, вытаращившись на него, но он отвернулся и зашагал прочь. Ох! Он все видел и слышал! Я потопталась на месте и кинулась обратно туда, где, прислонившись к стволу самого старого дуба, стоял Крис.
— Смотри, что ты наделал! — закричала я. — Забудь меня, Крис! Я не единственная женщина на свете!
Он перевел на меня будто незрячие глаза и произнес:
— Для меня ты единственная на свете.
Подошел октябрь, а вместе с ним отъезд Криса. Смотреть, как он упаковывает вещи, знать, что он уезжает, говорить «до свидания» с таким видом, точно тебе безразлично, когда он вернется — все это терзало мне сердце, а лицо тем временем безмятежно улыбалось.
Я плакала в розовой беседке. Теперь должно было стать легче. Мне не придется без конца держать Пола на расстоянии, чтобы не обидеть Криса. Мне не надо будет больше взвешивать каждую улыбку и немедленно компенсировать одному то, что прежде досталось другому. Мне открылась прямая без всяких препятствий дорога навстречу Полу, но вдруг мне кое-что попалось на глаза. Фотография матери, выходящей из самолета с мужем, который следовал за ней, поотстав на шаг. Она возвращалась в Грингленн! Я вырезала из газеты снимок вместе с подписью и вложила себе в альбом. Будь она по- прежнему далеко, я быть может рано или поздно вышла бы замуж за Пола. В этой ситуации, однако, я предприняла нечто, раньше совершенно в мои планы не входившее.
Мадам Мариша, что называется, стала сдавать, и ей понадобился помощник. Поэтому я отправилась к ней, намереваясь убедить ее, что я, а не кто-то другой, должна буду заведовать школой, если… понимаете ли, ведь никогда нельзя знать заранее…
— Я не собираюсь умирать, — бросила она. Затем кивнула с недовольным видом, и в ее черных глазах мелькнуло подозрение.
— Но я понимаю, что ты вполне можешь считать меня старой, хоть самой мне так не кажется. Но не
