Михаэль проснулся раньше меня, я почувствовала, что он сидит рядом на кровати и тихонько гладит меня по плечу.
– Михаэль, который час?
На нем все еще была вчерашняя одежда, грязная рубашка была расстегнута, жирные волосы всклокочены. Он тряхнул головой.
– Еще рано. Извини, Дон, – попросил он. – Я уверен, что выглядел по-свински вчера. Я даже не помню, как пришел, как ты меня укрыла. Я, как это говорится, был вчера в… зюзю.
Я села, стараясь не смотреть на него.
– Где ты был? Что произошло? Почему ты так напился?
– Мы вчера праздновали, я пробовал уйти, но каждый настаивал, чтобы я выпил с ним. Эти меценаты оплатили и вино и угощение. Шампанское лилось рекой. – Он снова потряс головой.
– Но где был ты?
– Где был я? Давай вспомним, – сказал он тоном ученика, которому достался на экзамене сложный вопрос. – Где был я? Хорошо, сначала мы были в офисе режиссера, потом мы все пошли на обед в Сардис. После этого мы посетили несколько найтклубов, потом зашли в одно или два места, и все у меня смешалось. Михаэль закрыл лицо руками.
– Кто был с тобой?
– Кто был со мной? – он поискал мысль в потолке, – режиссеры и продюсеры.
– Была ли там женщина с рыжими волосами?
– Женщина с рыжими волосами? Фи, нет, нет, не было никакой рыжей женщины. Такое ощущение, что о мою голову разбили дюжину горшков. Пойду приму душ. Извини, – он быстро поцеловал меня в щеку. – Спасибо за заботу.
Он потянулся, подобно коту, и вышел.
Может быть, рыжие волосы остались на жакете с его предыдущей встречи с женой друга? Или он не предполагал, что я замечу их? В конце концов, он слишком меня любит, для того чтобы обижать.
Я поднялась и пошла в кухню приготовить нам кофе и легкий завтрак. После душа Михаэль был свеж, волосы аккуратно уложены, он надел синий из легкого шелка костюм.
– Хм, недурно пахнет, – сказал он, подошел ко мне сзади и обнял. – Извини еще раз за вчерашний вечер. Все были так взбудоражены предстоящим рандеву, что слишком рьяно начали праздновать, – Михаэль поцеловал меня в шею.
– Все будет хорошо.
– Все скоро услышат о Михаэле Саттоне, выступающем на Бродвее, – гордо сказал он.
– О, Михаэль, как это будет замечательно, как это кружит голову. Только жаль, что мы вчера вечером не отпраздновали.
– Мы будем праздновать сегодня вечером, возьмем кабриолет и поедем в маленький итальянский ресторан в Бруклине, там нам никто не помешает, а еда будет отличной.
– Но Михаэль, если кто-нибудь нас заметит?
– Никто. Как приятно, что ты заботишься обо мне. Теперь пойдем, ты мне покажешь рождественское дерево, – он взял меня за руку и мы пошли в зал. Я зажгла гирлянды. – Великолепно, – сказал Михаэль, – как это приятно на рождество выпить бокал вина под своим деревом. Наше дерево, – добавил он и крепко обнял меня за талию, – моя маленькая фея, – он поцеловал кончики моих пальцев. – А теперь я голоден, пойдем завтракать.
Остаток дня пролетел незаметно. Михаэль ненадолго ушел в магазин, в это время дважды звонил телефон, но я не отвечала. Когда он пришел, сказал, что я правильно сделала – меньше будет вопросов.
Из магазинов он принес кучу пакетов.
– Рождественское дерево без подарков завянет, – объявил Михаэль, выкладывая их.
– Для кого эти дары? Придут твои родственники?
– Родственники? Нет. Это все для тебя.
– Все для меня? Михаэль, ты так много тратишь, – смутилась я, разбирая пакеты.
– Я обязан тратить, – твердо объявил он, – кто же, как не я, и как не на тебя, не на свое же неблагодарное семейство, – улыбнулся маэстро, и достал из кармана маленькую коробочку, обернутую в розовую бумагу и обвязанную такого же цвета лентой. – Я не вытерпел, это подарок Благодарения.
– Люди не дарят друг другу подарки на Благодарение, – рассмеялась я.
– Они не дарят? – усмехнулся он, – хорошо, я начну новую традицию и с этого времени они будут дарить. Для вас, – сообщил он, раскрывая протянутую руку.
Я взяла коробочку и аккуратно открыла. Мои дрожащие от волнения пальцы погрузились в мягкий хлопок, в котором лежал красивый медальон в форме сердца на золотой цепочке. Он был украшен крошечными алмазами.
– О, Михаэль, как красиво.
– Открой его.
Я открыла медальон, и улыбнулась, там была выгравирована первая фраза его песни о любви: «Навсегда, моя любовь».
