Ильич ответил именно вопросом на вопрос. Его спросили о впечатлениях от совещания, Брежнев с обаятельной улыбкой ответил: «А вы как думаете?» и после многозначительной паузы принялся говорить о деле мира. Этим нехитрым приемом Брежнев пользовался умело, обезоруживал простодушием. Сам же Вилли Брандт оставил о Брежневе вполне меткие воспоминания: «В отличие от Косыгина, моего непосредственного партнера по переговорам 1970 г., который был в основном холоден и спокоен, Брежнев мог быть импульсивным, даже гневным. Перемены в настроении, русская душа, возможны быстрые слезы. Он имел чувство юмора. Он не только по многу часов купался в Ореанде, но много говорил и смеялся. Он рассказывал об истории своей страны, но только о последних десятилетиях… Было очевидно, что Брежнев старался следить за своей внешностью. Его фигура не соответствовала тем представлениям, которые могли возникнуть по его официальным фотографиям. Это не была ни в коей мере внушительная личность, и, несмотря на грузность своего тела, он производил впечатление изящного, живого, энергичного в движениях, жизнерадостного человека. Его мимика и жесты выдавали южанина, в особенности если он чувствовал себя раскованным во время беседы. Он происходил из украинской индустриальной области, где перемешивались различные национальные влияния. Больше чего-либо иного на формировании Брежнева как человека сказалась Вторая мировая война. Он говорил с большим и немного наивным волнением о том, как Гитлеру удалось обмануть Сталина…»
В одном анекдоте возникает портсигар. Встретились Картер, Жискар Д’Эстен и Брежнев. Решили закурить. Картер достает серебряный портсигар: «Дорогому Джимми от соратников по партии». Жискар Д’Эстен – золотой, с надписью «Дорогому Валери от Жаннет». А у Брежнева – золотой с бриллиантами и надпись вязью: «Александру Пушкину от князя Вяземского». Однажды в жизни Брежнева и впрямь возник портсигар – и история, с ним связанная, анекдотичнее любого анекдота. Брежнев был отпетым курильщиком, постоянно потягивал «Новость». Врачи требовали ограничиться одной сигаретой в час. Народные умельцы сделали для Брежнева портсигар со специальным счетчиком. Из него можно было извлечь одну сигарету в час. Брежнев похвалялся диковинкой и перед журналистами, и перед иностранными коллегами. Никсон вспоминал: «В начале каждого часа он церемонно вытаскивал выделенную сигарету и закрывал портсигар. Потом, спустя несколько минут, он лез в карман пиджака и доставал другую сигарету из нормальной пачки, которую тоже носил с собой. Таким образом он мог продолжать свое привычное непрерывное курение до тех пор, пока не срабатывал счетчик, и он мог достать заслуженную сигарету из портсигара». Находчивость, артистизм и чудаковатость Брежнева в этой ситуации – подлинно анекдотические. Как ни странно, многие анекдоты были порождены юмором Брежнева: например, он сам иронически воспринимал свое «ленинское» отчество – совсем как в анекдоте «Зовите меня просто Ильич». Личный фотограф генсека Владимир Мусаэльян вспоминает: «Однажды в Ялте Брежнев вышел из машины газировки попить. Народ окружил, здоровается. «Как вы узнали меня?» – спросил он. «По бровям», – пошутила одна женщина. Он рассмеялся. Ему это так понравилось, что он приводил этот случай некоторым коллегам из других стран. Да и сам Леонид Ильич любил рассказывать анекдоты. Часто делал это, например, перед началом большого совещания, чтобы снять напряжение в зале. Не любил только анекдоты о Чапаеве. Говорил: «Надо же, как имя героя Гражданской войны опошлили!».
Появлялись и злые анекдоты, высмеивавшие старческую немощь, болезни… «Я вижу, что Индира Ганди, но здесь написано – Тэтчер!..», «Передаем распорядок дня дорогого Леонида Ильича: в шесть часов утра Леонид Ильич сходил по малой нужде, в семь часов – по большой, в восемь часов наш дорогой Леонид Ильич проснулся».
Брежнев не был ни ритором, ни литератором. Его сильной стороной были «организаторские способности» – насущный хлеб комиссаров. «Моя сильная сторона – это организация и психология», – признавался Брежнев Федору Бурлацкому. И все-таки Брежнев создал официальный язык своей эпохи, который точно выражал ее суть и надолго остался в народной памяти. Именно Брежнев канонизировал обращение «дорогие товарищи». Именно он затер до блеска штамп «с чувством глубокого удовлетворения». Брежнев завел ритуал постоянных встреч на аэродроме, когда прилетали не только сам Брежнев или главы иностранных государств, но и товарищи по Ореховой комнате. В программе «Время» об этом сообщалось неизменными словами: «На аэродроме его встречали товарищи…» – тут шел список товарищей, завершаемый железной формулой «и другие официальные лица». Андропов, придя к власти, тут же отменил этот обряд.
Именно Брежнев стал постоянно говорить о «духовности», которую Глеб Жеглов, наверное, считал «поповским словом», как и «милосердие». Не кто иной, как Брежнев ввел в употребление дружеские поцелуи при встрече официальных лиц – и троекратные, и однократные, продолжительные, взасос. Он целовался с Живковым и Гереком, с Корваланом и Помпиду. Всем запомнился неожиданный, сенсационный поцелуй Брежнева и Картера 18 июля 1979 года, в Вене, после подписания договора ОСВ-2. Картер – не Гусак, не Живков и даже не Помпиду. Администрация Картера, в отличие от команд Никсона и Форда, держала курс на конфронтацию с Советским Союзом. Советская пропаганда относилась к улыбчивому президенту критически, сам Картер не раз «вмешивался во внутренние дела Советского Союза», разъяренно критиковал брежневиков за «нарушения прав человека». Их отношения нельзя было назвать дружескими. Казалось бы, тут не до поцелуев. Брежнев был уже серьезно болен, не мог вполне себя контролировать. Картер первый потянулся к Брежневу с объятиями. Леонид Ильич ответил – и они поцеловались. Потом Брежнев спрашивал Суходрева: «Скажи, Витя, ничего, что я с Картером расцеловался? Но ведь это он первый…». Любопытно, что представители советской делегации в тот день даже держали пари – состоится ли поцелуй лидеров двух противоборствующих систем? Даже поклонник этикета Громыко написал в мемуарах: «Не успели они еще привстать, как я задаю министру обороны СССР Дмитрию Федоровичу Устинову – мы стоим чуть сбоку – вопрос:
– Как думаешь, расцелуются или нет?
– Нет, – слышу в ответ, – незачем целоваться.
– Не уверен, – ответил я. – Хотя согласен, необязательно прибегать к этому жесту.
Но нас обоих в общем приятно удивила инициатива, которую проявил Картер. Договор скрепился поцелуем – в зале раздались аплодисменты».
Освобожденного Корвалана Брежнев поцеловал дважды. После первого поцелуя отступил на пару шагов, вгляделся в лицо чилийского гостя и с восклицанием «Корвалан!» снова бросился на него.
«Леонид Ильич, Корвалан – политик не слишком влиятельный, может быть, не стоило так долго с ним целоваться? – обратился к генеральному Громыко. – Ты прав, политик он – так себе. Но как целуется!» – поцелуйный ритуал обыгрывался во многих анекдотах. Думаю, анекдоты – даже самые ядовитые – не вредили репутации Брежнева, напротив, канонизировали его как «фольклорный элемент». Напомню, что ни о ком в истории не рассказывали столько анекдотов – и весьма злых! – как о церковниках. И церковь осталась самым прочным институтом новой эры. Да, Брежнев был важным героем смеховой, карнавальной культуры ХХ века, и в рассказе о нем обращения к анекдотам неминуемы и уместны. Самая известная пародия на брежневские поцелуи – это, конечно, выходка художника Д. Врубеля, изобразившего поцелуй Брежнева и Хонеккера на разрушенной Берлинской стене в 1989-м. На плакате с этой картиной была подпись: «Господи, помоги мне выжить в объятиях этой смертной любви!» Наверное, в наше время невозможно существование в масскультуре столь страстно целующегося политика без гомосексуального подтекста. Во времена Брежнева эта тема в СССР была настолько маргинальной, что даже в шутках о целующемся генсеке голубых мотивов не было.
Время политических ошибок и упущенных возможностей началось для Брежнева во второй половине семидесятых. Усугубление болезней Леонида Ильича совпало с нелепым, необоснованным возвышением Черненко – добротного партийного аппаратчика, не имевшего ни авторитета, ни управленческого кругозора, ни гуманитарных талантов. Вплоть до своей «безвременной кончины» в марте 1985-го Черненко будет балластом Политбюро. Он окажется честолюбивым: будет издавать в год по книге, красоваться в газетах, будет получать премии и ордена. Все видели необоснованность почестей Черненко. Здравицы в адрес Константина Устиновича звучали особенно лицемерно, уничтожали авторитет партии и государства. Черненко станет генсеком, продержится на посту менее полутора лет, но и за этот срок успеет наградить себя третьей по счету звездой Героя Социалистического Труда. Без юбилея! Не только профессиональных качеств, но и обыкновенного житейского чувства меры не было у этого политика, ставшего пародией на Брежнева.
Отставка А.Н. Косыгина в 1980-м казалась обоснованной: Алексей Николаевич был смертельно болен.
