— Наши! — вырвалось у него.
Как добрался он до поселка, в котором разместились тылы его дивизии, Артем не помнит. Но был рад, что удалось уговорить экипаж тягача отправиться с ним на поиски застрявшей машины.
Тягач, преодолевая снежные заносы на крутых скатах, вырвался на гряду облысевшей высоты, когда уже рассвело.
После утихшей пурги, бушевавшей всю ночь, предрассветное небо казалось бездонным голубым океаном. Вдоль гряды открывались бескрайние снежные просторы, а на юго-востоке пламенели облака от все еще продолжавшегося сражения, начавшегося с утра вчерашнего дня.
Рассекая прозрачный морозный воздух, тягач пошел прямым курсом к перекрестку — к тому месту, где застряла в снежном заносе почтовая машина. Встречавшиеся на его пути бугры сыпучего снега преодолевались с ходу.
Учащенно забилось сердце у солдата, когда он издали заметил поблескивание лобового стекла кабины. Утонувшая в сугробе машина напоминала занесенную снегом копну. «Конечно, очень далеко от большака, и никто здесь не бывает», — подумал Артем, приближаясь к машине, а когда тягач подошел к ней вплотную, он почувствовал, что произошло что-то недоброе. Из кабины никто не появлялся, а вокруг машины валялись разорванные пачки газет, мешки с письмами, изорванные посылки. Листы бумаги подергивались слабым ветерком и подальше от машины.
По застывшему насту солдат бросился к кабине, обеими руками рванул дверцу, и, с трудом приоткрыв ее, не мог поверить тому, что увидел в кабине: старшина с запорошенными струйками крови на губах и угасшими глазами застыл неподвижно. Нетрудно было понять, что он давно мертв.
Лицом вниз неподвижно лежала и Зина, но вдруг послышался ее слабый стон:
— Артем… Пришел?..
Обежав перед радиатором, Артем бросился к Зине. Ему на помощь поспешили командир и механик- водитель постукивавшего на малых оборотах перегретого тягача. Зину бережно подняли на руки и, перенеся к танкистам, укутали шинелями, а когда дали попить, она слабым голосом прошептала:
— Меня в полк… К нашим… Пусть…
Старшина был оставлен в кабине, но прежде чем подцепить машину к тягачу, Артем еще раз наклонился к нему, прислушался и внимательно осмотрел. Грудь у Михаила Ивановича была пробита несколькими пулями.
— Не зря говорили, что в этих краях рыщут, словно голодные волки, шайки власовцев, — сказал Артем, когда к нему подошел с охапкой собранных на снегу газет механик-водитель.
Зину прямым ходом доставили в медсанбат. Там она сразу попала к главному хирургу, который несколько месяцев тому назад по ее же просьбе оперировал Заикина.
10
Когда утром в большой палате послышались разговоры, Заикин уже был на ногах. Облокотившись на подоконник, он наблюдал за оживленным движением людей вдоль невысокого дощатого забора. Послышался шум и в госпитальном дворе. Где-то за углом здания фыркала лошадь, слышался скрип проезжавшей телеги, а откуда-то издалека периодически доносился свист паровоза. Василий счастливо улыбнулся. «Жизнь», — подумал он. Ему вспомнилось детство и юность и особенно ярко то время, когда он, заканчивая школу, решил поступать в военное училище, и как мальчишки из младших классов, прослышано его намерении, при встрече на переменах, а то и на улице выкрикивали: «Васька-командир! Васька- командир!» «А ведь и вправду командир. Командовал целым батальоном. Да и не просто командовал — считали лучшим и ставили в пример не только в полку. В газетах писали. Где он теперь, полк? Где батальон?» Хотелось так стоять, не отвлекаясь, думать и думать, но в большой палате послышались выкрики, спокойное течение мыслей было нарушено. Прислушавшись, Заикин понял, что там раненых вызывают по медицинским карточкам, сверяют фамилии, ходячих отправляют к врачам. А тут открылась дверь, вошел врач и в малую палату.
— Видишь, голубчик, дела наши совсем поправляются, — тихо проговорил он, прикасаясь к животу уложенного на койку капитана. — Теперь надо думать и о втором этапе — выбросить это хозяйство, — осторожно поправил он плоскую бутылку с отводной резиновой трубкой. — Так что придется еще некоторое время потерпеть.
Посмотрев в сторону и побарабанив пальцами по крышке тумбочки, врач продолжил:
— На этом, голубчик, мы и расстанемся. Сегодня вас увезут в тыл, в хороший госпиталь.
Врач живо поднялся и, не оглядываясь, направился к двери. Лишь закрывая ее, негромко произнес:
— До вечера.
Лежа на койке и прислушиваясь к шуму в большой палате, Заикин заметил промелькнувшую перед открытой дверью сутулую фигуру. Она показалась ему знакомой. «Стой! Так вот кого тут солдаты звали Федором Ивановичем! Это же Федор Ершов, пулеметчик. Ай-я-я-й! Ведь столько времени рядом!»
Поднявшись с койки и придерживая «бурдюк», Заикин поторопился к солдату.
— Здравствуй, дорогой ты мой Федор Иванович! Сколько времени мы здесь вместе — и друг друга не признали, — проговорил Василий с сожалением.
Солдат поднял голову. Бледное, потерявшее загар щетинистое лицо огорченно вытянулось, но старые сморщенные глаза радостно просветлели.
— Так ты это? Комбат? Я и правда не признал. Совсем слаб стал глазами. После ранения помутнели. Гляжу как сквозь сито. Вот оно, здеся все, — Федор потянулся рукой к затылку. Заикин увидел в верхней части шеи большой свежий рубец. — А уж это как-то сойдет, хотя и жаль, конечно, — Федор пощупал свою по колено ампутированную ногу и, отодвинув вещевой мешок, пригласил: — Садись, садись, комбат. Дай посмотреть на тебя поближе.
Заикин опустился на койку рядом.
— Ну вот, теперь опознал. — Прижимаясь головой к Василию, Федор проговорил, сдерживая навернувшиеся непрошеные слезы: — Он точно, он и есть наш комбаг. А я, вишь, все больше языком теперь. Просят… Молодые… Скучают.
Сдерживая волнение, Заикин вспомнил о встречах с Федором на фронте, о последней из них в темную ночь на Десне.
— Как это вы, Федор Иванович, в вашем возрасте, попали на фронт?
— Да как тебе сказать. Как многие. Когда стало видно, что прет он, ирод, на нашу Москву, то и не стал больше ждать. Побежал в военкомат. Там отказали. Пришлось упросить командира взять в проходивший эшелон. С ними и попал на фронт… — Солдат опустил голову, уперся тяжелыми узловатыми руками в тюфяк. — А только жаль, что не удалось дойти до конца. А тут, вишь, и тебя подцепило, — посмотрел он на пустой рукав. — Стало быть, спишут и тебя.
Заикин почувствовал, как затихшая боль в руке возобновилась.
— Ну, что ж? Этого не вернешь, но унывать не стоит, — не поднимая глаз, проговорил он.
— Оно, вишь, жаль, что теперь уж списали по чистой. Думаю, как добраться домой. Вон дали ногу, — он посмотрел на костыли.
Погрузка раненых в поезд началась лишь с наступлением темноты, но шла быстро.
Разумова увезли раньше, а Заикина доставили к поезду, когда посадка уже заканчивалась. Старичок врач посмотрел на него усталыми глазами, но все же постарался подбодрить:
— Вот и хорошо, вот и прекрасно.
Заикин улыбнулся в ответ широко и открыто.
Как только успели положить в вагоны последних раненых, поезд, не подавая гудка, плавно тронулся.
В вагоне было холодновато, пахло хлоркой. Люди постепенно укладывались на полках. Лег на нижней полке, отвернувшись лицом к стенке, и Заикин. Хотелось побыстрее согреться и уснуть, но сон не шел. В голову лезли разные мысли. Думалось о фронте, о пережитом на войне, а больше о будущем. Вспоминал о
