блистало на золоте ее волос, со вкусом украшенных простой бронзовой диадемой.
Спотыкаясь от усталости, пропыленные разбойники ввалились в ворота. Корделия в ужасе уставилась на них. Неужели они шли всю ночь?
Передний разбойник поднял голову и, заметив ее, вытаращил глаза. Он вдруг забыл об усталости.
Корделия тоже не сводила с него изумленного взгляда. Этого она совершенно не ожидала. Разбойник оказался самым привлекательным мужчиной из когда-либо ею виденных, хотя такое впечатление могло быть обязано как самим чертам его лица, так и сквозящей в них необузданности нрава.
А может, чему-то еще; в нем все вызывало восхищение. Более шести футов роста и сплошь мышцы. У Корделии голова закружилась от идеальных пропорций его ног, бугрящихся мускулов на руках и плечах, которых не скрывала безрукавка, а о том, какова его широкая грудь, нетрудно было догадаться. У него было открытое лицо, большие черные глаза в обрамлении длинных ресниц, прямой, хотя, пожалуй, чуть коротковатый нос, чувственные алые губы, окруженные черными усами и бородой, сливающейся с роскошью кудрей на голове. Он улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, и неприкрытая опасность, вспыхнувшая в его глазах, арбалетной стрелой пронзила ее, пробудив такие чувства, о которых она до сей поры не подозревала, а вот в том, понравились ли ей эти чувства, Корделия была не уверена.
Как, разумеется, не уверена и в том, что они ей не понравились.
Она еще больше выпрямила спину, вздернула подбородок и свысока посмотрела на него.
— Что ты забыл здесь, любезный?
— Я., как бы сказать… — протянул разбойник. — Я прибыл со своими людьми сдаться на милость леди Корделии Гэллоуглас во исполнение воли того, кто разбил нас в сражении.
— Неужели? — Корделия изо всех сил старалась изобразить ледяное спокойствие. — И как же его зовут?
— Эх, миледи, вот этого он нам не поведал! — посетовал атаман разбойников. — Назвался рыцарем, уповающим заслужить снисхождение дамы сердца, а имя, сказал, никому не откроет, пока не добьется ее благосклонности.
Глаза Корделии округлились. Такой лирический порыв был совершенно не в духе Алена, но рассказ о нем, слетевший с губ стоявшего перед ней мошенника, вкупе с его поднятыми бровями и понимающей усмешкой, вызвал в ней странный трепет.
— Да ну! И ты, любезный, шел всю ночь, чтобы сообщить мне это?
— Увы! Пришлось, ведь гномы не давали нам отдыхать.
Всякий раз, когда мы пытались остановиться или присесть более чем на пять минут, они давай нас щипать да кусать.
Корделия задумалась, пытаясь сохранить суровость во взгляде.
— Мне следует вас пожалеть, если… — она не стала называть имени Алена, сама не зная почему, — ..если молодой рыцарь, о котором ты говоришь, обошелся с вами так жестоко.
Какое же злодеяние вы сотворили?
— О, всего-навсего попытались забрать у бедного возницы его добро, — признался разбойник, силясь изобразить на лице раскаяние.
— И обесчестить его жену, — пискнул тоненький голосок рядом с Корделией.
Она изумленно уставилась на разбойника:
— Да как же вы осмелились, сударь?
— Ax! — вздохнул разбойник, само воплощение раскаяния. — Я бы удержал своих негодяев! Но прежде надо было смирить ее мужа и убедиться, что она не бросится ему на помощь.
Корделия не могла сдержать свое возмущение:
— Вы, сударь, заслужили каждый укус и каждый щипок, доставшиеся вам от эльфов, и, не сомневаюсь, куда большего.
Возможно, мне следует и самой добавить какую-то кару!
Атаман разбойников в страхе попятился. Он имел некоторое представление о том, на что способна Корделия, если ей вожжа под хвост попадет, и собрался с духом, готовый отразить телепатическую атаку.
Глаза Корделии расширились: она ощутила вторжение в свое сознание.
— Да ты чародей!
Из-за спины атамана донесся недоверчивый ропот. Он бросил взгляд через плечо на своих людей, пожал плечами и посмотрел на Корделию:
— Я не собирался выставлять это на всеобщее обозрение, миледи, однако ты права — я чародей.
— Постыдись, сударь! Чародей, да еще, судя по речи, благородного происхождения! Тебе от рождения дарованы и положение, и способности, а ты надругался над ними, нападая на слабых, хотя в силу происхождения своего обязан их защищать! — неистовствовала Корделия.
— Я и сам это знаю, миледи, — понурил голову атаман разбойников. — Я думал посвятить свою жизнь защите тех, кто не может сам за себя постоять, хотел использовать свои дарования на всеобщее благо, но обстоятельства сложились иначе.
— Обстоятельства?! Нет уж, объяснись! — резко оборвала его Корделия. — Какие такие обстоятельства могут отвратить дворянина от выполнения долга? — Она покраснела от ярости, вдруг поняв, что делает этот негодяй. — Да ты пытаешься вызвать у меня сострадание! Не обольщайся, сударь, меня не так-то легко одурачить! Но что же мне с вами делать? — Она прищурилась. — Какие козни придумал бы Крошка Пак? Не могу ли я изобрести что-то подобное?
— Я не сомневаюсь! — затараторил разбойник. — Но умоляю тебя, не делай этого! О нет, если осталась в тебе хоть капля женского сострадания, воздержись! Отправь нас в королевскую темницу, а если хочешь, определи на год тяжелых работ, но только не состязайся в каверзах с Крошечным народцем, умоляю!
Корделия окинула его взглядом, полным презрения. (И подумала, что получилось неплохо.) А разбойник только смотрел на нее выпученными, умоляющими глазами, полными самого глубокого раскаяния.
Корделия даже фыркнула, так ей противно стало.
— Ну, разумеется, мы подберем наказание, соответствующее вине! Отправляйся к сэру Марису, королевскому сенешалю, и расскажи ему обо всех своих злодеяниях. Не забудь сообщить ему и о том, кто вас послал. И какое бы он ни назначил тебе. наказание, неси его мужественно и терпеливо.
— Слушаюсь, миледи. — Атаман разбойников опустил голову, чтобы скрыть облегчение. — Вы так великодушны.
— Убирайтесь, пока я не забыла о своем великодушии.
— Убирайтесь? — Он поднял голову, и лицо его на мгновение вытянулось и потускнело. Но он тут же овладел собой и вновь повесил голову:
— Как пожелаешь, миледи. Пойдем, ребята, — и он отвернулся.
— Ах, мы какие! — Корделия уперла руки в боки и топнула ногой. — Не стройте из себя мученика! Я не так жестока, чтобы погнать вас без всякого отдыха. Давайте-ка садитесь вон там, у стены! Стража!
Начальник стражи шагнул из тени и застыл рядом с хозяйкой:
— Да, миледи?
— Глаз не сводите с этих людей, и если они хоть на ярд сойдут со своих мест, хватайте их! Дворецкий!
— Миледи? — Все, конечно, стояли наготове, ожидая, когда их потребуют.
— Проследи, чтобы этим людям дали воды и похлебку. Пусть отдохнут до полудня, а потом гони их в шею.
— На самый солнцепек, миледи? — Дворецкий выглядел несколько шокированным.
— Вот именно, на самый солнцепек! — с жаром заявила Корделия. — Это меньшее, чего заслуживают поднимающие руку на слабых и беззащитных. — Она повернулась к разбойникам:
— Отдыхайте и проваливайте! — И, взметая юбки, прошествовала в замок.
Бор провожал ее взглядом и думал о том, что если она не самая прекрасная женщина, какую ему доводилось видеть, то, безусловно, очень к этому близка. И он уж точно не встречал особу, так пленяющую своей страстностью и внутренним огнем.
Вдобавок она еще и ведьма!
Он слышал о наслаждениях, которые ожидают ведьму и колдуна, взошедших на ложе любви —
