вернуться домой.
Мои глаза смотрели из окна на шелковицу в саду за домом, сиявшую в утреннем солнце, но я видел только аккуратно застеленную кровать. Газета «Почта Гудула», которой Джанан обмахивалась как веером, когда мы ехали сюда, лежала на пустой кровати. Внутренний голос доложил мне, что Джанан уже поняла, что я убийца, поэтому я больше никогда ее не увижу; единственное, что мне оставалось сделать, — это закрыть дверь и, упав на кровать, которая все еще хранила запах Джанан, поплакать и уснуть. Другой внутренний голос возражал: убийцы должны вести себя как убийцы, они должны быть хладнокровными и не поддаваться панике: Джанан непременно ждала меня в доме родителей, в Нишанташы. Прежде чем выйти из комнаты, я заметил в углу окна того зловредного комара и одним ударом растер его ладонью. Я уверен, что кровь из комара, испачкавшая мне линию любви, была сладкой кровью моей Джанан.
Я должен был соединиться с моей Джанан в Стамбуле, но прежде чем исчезнуть из особняка, находившегося в центре сопротивления Великому Заговору, я решил повидать напоследок Доктора Нарина, что безусловно полезно для моего будущего, для нашего с Джанан будущего. Он сидел за столом, чуть поодаль от шелковицы, с книгой в руках; он ел с аппетитом виноград и смотрел на холмы, где мы вместе гуляли.
Безмятежные, как люди, владеющие временем мира, мы говорили с ним о жестокости жизни; о том, как природа управляет судьбой человека; как концентрированная идея, именуемая временем, исподволь учит человеческую душу спокойствию и безмолвию; о том, что человек безвольный и нерешительный никогда не сможет ощутить вкус этих спелых виноградин; о высокой сознательности и желании, необходимых для постижения сути настоящей жизни, свободной жизни; о том, кем следует считать скромного ежика, пробиравшегося мимо нас с шуршанием, — знаком порядка во Вселенной или демонстрацией хаотичной случайности. Вероятно, убийство человека делает человека убившего зрелым; я сумел соединить восхищение, которое вызвал у меня Доктор Нарин, с сочувствием и терпимостью, появившимися из глубин моей души. Поэтому, когда он предложил мне после обеда сходить на могилу его сына, я сумел вежливо, но решительно отказаться, не обидев Доктора Нарина: столь насыщенная событиями, утомительная неделя сильно измотала меня. Я должен побыстрее вернуться домой, к моей жене, отдохнуть, собраться с мыслями и решить, стоит ли брать на себя ту большую ответственность, которую он предлагал.
Когда Доктор Нарин спросил, была ли у меня возможность испытать его подарок, я сказал, что опробовал «вальтер» и остался очень доволен; вспомнив о часах «Серкисов», которые носил в кармане уже два дня, я достал их. Я сказал, что это знак уважения и восхищения одного торговца с разбитыми надеждами и выпавшими зубами, и положил часы рядом с миской золотистого винограда.
— Эти обиженные продавцы — несчастные, ничтожные и слабые люди, — заметил Доктор Нарин, едва взглянув на часы. — Они хотят жить той жизнью, к которой привыкли, хотят хранить свои любимые вещи. Поэтому им нужен такой человек, как я, поскольку я даю им надежду на справедливый мир! Как безжалостен мир, вознамерившийся уничтожить нашу жизнь, наши воспоминания! Когда вернешься в Стамбул, подумай, что ты можешь сделать для этих разочаровавшихся в жизни людей, а потом принимай решение.
Я представил, как я немедленно отыщу Джанан в Стамбуле, уговорю ее, привезу сюда в особняк, и мы будем жить долгие годы в сердце Великого Контрзаговора…
— Прежде чем вернуться к своей очаровательной супруге, — добавил Доктор Нарин тоном французского маркиза из дешевого переводного романа, — избавься от этого лилового пиджака, хорошо? Он делает тебя похожим на убийцу, а не на героя.
Я сразу же поехал в Стамбул на автобусе. Маме, открывшей мне дверь во время утреннего азана, я не стал рассказывать ни о Чудесной Стране, ни о невесте-ангеле.
— Больше никогда не бросай мать! — сказала она, включая колонку, чтобы налить в ванну горячей воды.
Мы молча позавтракали, как раньше, мать и сын. Я понял, что мама, как многие матери, чьи сыновья влезли в политику или в религиозные организации, молчит, она боится, что я поддался какой-то тем мой силе, боится расспрашивать меня, боится моих ответов. Когда быстрая, легкая и подвижная мамина рука на мгновение задержалась рядом с банкой кизилового варенья, я заметил темные пятна на ней и подумал, что вернулся к прежней жизни. Может ли жизнь продолжаться, словно ничего не было?
После завтрака я сел за стол и долго смотрел на книгу, лежавшую открытой там, где я ее оставил. Но то, что я делал, нельзя было назвать чтением, я словно вспоминал о чем-то, словно чувствовал какую-то боль…
Я собирался выйти из дома, чтобы пойти поискать Джанан, как мама преградила мне путь:
— Поклянись, что вечером вернешься домой.
Я поклялся. Я клялся два месяца подряд, каждый раз, когда утром выходил из дома. Джанан нигде не было. Я ходил в Нишанташы, бродил по улицам, ждал ее перед дверью, звонил в дверь ее квартиры, ходил по мостам, садился на паромы, ходил в кинотеатры, звонил по телефону, но не узнал ничего. В конце октября начались занятия, и я убедил себя, что она появится в коридорах Ташкышла, но она не пришла. Я целыми днями бродил по факультету, иногда выбегал из аудиторий, решив, что, промелькнувшая мимо двери в коридор тень напоминает ее. Иногда я входил в какую-нибудь пустую аудиторию, окна которой выходили на парк и стоянку маршрутных такси, и задумчиво наблюдал за дорогой и прохожими.
Однажды, когда уже похолодало и люди стали топить печи и включать батареи, я перешел к реализации хитро задуманного, как мне казалось, плана и позвонил в дверь квартиры родителей «моей однокурсницы». И здорово опозорился, изложив им заготовленное заранее вранье. Они не только не сообщили мне ничего о месте ее пребывания, но даже не намекнули, где это можно узнать. И все же однажды в воскресенье, после полудня, во время второго визита в их дом, когда цветной телевизор мило журчал футбольным матчем, я понял, что они знают многое, но не говорят. Попытки что-то узнать от других ее родственников, чьи телефонные номера я выяснил по справочнику, тоже не дали результатов. Единственное, что я узнал из телефонных разговоров с упрямыми дядями, любопытными невестками, осторожными служанками и насмешливыми племянниками, — это то, что Джанан изучает архитектуру в Ташкышла.
Что касается ее однокурсников, то они долгое время верили в выдуманные ими же легенды о Джанан и Мехмеде, про давнее убийство которого они тоже знали. Я слышал, как один человек говорил, что Мехмеда убили в результате разборок торговавших героином владельцев отеля, где он работал, и слышал, что он стал жертвой остервенелых исламистов. Говорили, что Джанан отправили учиться куда-то в Европу, как обычно делают родители девушек из хорошей семьи, связавшихся с сомнительным молодым человеком, но небольшое расследование, предпринятое мной в регистрационном бюро, показало, что и это было неправдой.
Будет лучше, если я ничего не стану рассказывать о многочисленных гениально спланированных расследованиях, которые я вел долгие месяцы и годы. Джанан нигде не было, я ничего о ней не знал, я не нашел ничего. За полгода я наверстал пропущенное за время поездок, потом перешел на следующий курс и окончил его. Ни я не искал встреч с Доктором Нарином, ни Доктор Нарин и его люди не искали встреч со мной. Я не знал, продолжают ли они убивать. Они исчезли из моих фантазий и ночных кошмаров вместе с Джанан. Наступило лето, осенью начался новый учебный год, я закончил и его. И следующий. А затем пошел в армию.
За два месяца до окончания службы пришло известие о том, что умерла мама. Я взял отпуск и поспешил на похороны в Стамбул. Маму похоронили. После ночи, проведенной у кого-то из друзей, я пришел домой, почувствовал пустоту и тишину комнат и испугался. Я смотрел на развешанные по стенам в кухне сковородки и джезвы, слушал, как печально, хорошо знакомым мне голосом, поет и грустно вздыхает холодильник. Я остался совсем один. Я лег на мамину кровать, немного поплакал, включил телевизор, сел напротив, как мама, и долго долго покорно смотрел его, чувствуя какую-то странную радость бытия. Перед тем как заснуть, я вытащил книгу из тайника, положил на стол и начал читать, надеясь, что она поможет мне. Не скажу, что мне и в самом деле полился в лицо поток света, тело не оторвалось от стола и не улетело, но я ощутил некий внутренний покой.
Так я начал снова и снова перечитывать книгу. Теперь я не думал, что мою жизнь уносит в незнакомую страну непонятно откуда взявшийся сильный ветер. Я старался прочувствовать гармонию давно
