угощение.
Антоний опять рассмеялся и снова направил к Балкис струйку молока. Кошка приподнялась на задних лапках и ловко поймала ртом струйку. Когда молоко перестало литься, она снова встала на четыре лапки и облизнулась.
— Ещё? — спросил Антоний.
Балкис опять уселась и подняла головку. Антоний снова угостил её молоком, а когда она напилась и слизнула последние капельки с усов, он сказал:
— Ну вот, теперь ты не умрёшь с голода. А мне нужно закончить дойку. Если хочешь, можешь посидеть рядом со мной.
Он вернулся к работе, но Балкис вовсе не хотелось, чтобы он перестал обращать на неё внимание. Она подошла и потёрлась о лодыжку юноши.
— Ах ты славная кошечка! — сказал он, наклонился и погладил её.
Балкис почувствовала себя совсем не так, как тогда, когда Антоний гладил её по голове и чесал за ухом. Он нежно провёл пальцами по её спинке — и её охватило такое сильное чувство, что она сама испугалась, но все же от восторга вся задрожала — он кончика носа до кончика хвоста. Антоний снова погладил её — и чудесное тепло разлилось по телу Балкис. Она невольно зажмурилась и перестала думать о чем-либо, кроме прикосновений Антония, и вдруг поймала себя на том, что мурлычет. Антоний гладил и гладил её, а она мурлыкала в сладкой дрожи и неожиданно подумала: а как бы она ответила на его ласки, будь она в человеческом обличье?
При этой мысли она встревоженно открыла глаза, но не убежала. Ей было так хорошо, что никуда не хотелось уходить. Рука Антония снова коснулась её спинки, и Балкис бросило в жар, как при течке. В ужасе она отошла в сторонку и уселась чуть подальше, чтобы Антоний не мог до неё дотянуться. Она была напугана собственными ощущениями, но убегать все же не решалась.
Антоний усмехнулся:
— Ну, ты довольна? Проголодаешься — приходи опять. Кошкам ведь не только молоко нужно — им нужен дом и ласка, а не то они дичают.
Балкис подумала о том, что от таких ласк она скорее одичает, но все же не спускала глаз с юноши. Он отвернулся и продолжил дойку. Мало-помалу Балкис задышала ровнее, успокоилась и стала думать о том, не началась ли у неё и вправду течка. Ей случалось видеть кошек в этом состоянии: течка продолжалась неделю или чуть больше либо прекращалась, если какой-нибудь кот вмешивался и оставлял кошку беременной. Потом Балкис снова стала гадать, как бы она себя почувствовала, если бы Антоний приласкал её как девушку. От этой мысли её опять бросило в жар, и она юркнула в темноту.
С этого дня Балкис всегда выходила к Антонию, когда он оставался в амбаре один, и всякий раз уговаривала себя, надеясь, что его прикосновения уже не будут так возбуждать её. Антоний же думал, что она является, чтобы попить молока, и каждый раз угощал её, а потом гладил — до тех пор, покуда Балкис не пугалась собственных чувств и не убегала. Она все ждала мгновения, когда его ласки перестанут так будоражить её, а это ощущение так и не проходило. Она уходила и пряталась, но не спускала глаз с Антония, покуда тот оставался в амбаре. Даже смотреть на него без волнения она не могла, однако все же это было не так опасно, как его ласка.
Сам же Антоний сразу полюбил свою новую знакомицу. Он стал называть её Киской и относился к ней с добротой и заботой. Он приносил кошке разные объедки и всегда гладил её — столько, сколько она позволяла. Как-то раз он вытащил из кармана шнурок и поиграл с ней. Балкис эта игра показалась глупой, но все же она, к собственному изумлению, увлеклась и стала бросаться на извивающийся коней шнурка, хватать его когтями и зубами. Она была готова на все, лишь бы порадовать Антония, а потом поймала себя на том, что наслаждается игрой. Но нет, все же не сама игра ей была так приятна, а то, что она играла с Антонием.
Подглядывая через дырочку в стене амбара за тем, как протекает жизнь в крестьянском хозяйстве, Балкис вскоре поняла, что Антонию не с кем поговорить, кроме отца и братьев, а те не желали его слушать. Стоило ему сказать что-то — и его тут же обзывали тупицей и недоумком. Балкис испытала сильное потрясение, осознав, что она, будучи всего лишь кошкой, стала единственным другом Антония.
Однако она была его тайным другом и из осторожности не выходила из амбара и не показывалась на глаза отцу и братьям Антония. Она могла легко представить, как станут издеваться над Антонием его братцы, если узнают, что он обзавёлся кошкой, и как они поступят с любым животным, о котором он заботится.
К концу третьей недели Балкис не выдержала. Она больше не могла сдерживать любопытство. Как-то раз холодной зимней ночью она решила посмотреть, что делается в доме. Себя она старательно убедила в том, что ею движет вовсе не желание увидеть Антония в домашней обстановке. Просто в амбар тоже стал забираться мороз, а крестьянский дом выглядел таким тёплым и гостеприимным. Кошка выбралась из амбара, проскользнула вдоль дальней стены, шмыгнула вдоль загона, обогнула дерево, пробежала вдоль ещё одной загородки. Здесь, с наветренной стороны, было меньше снега, а с другой стороны лежали большие сугробы, но все равно слой снега доходил кошке до брюшка, и она продвигалась к дому прыжками. Это было нелегко, но свет, проникавший сквозь щёлочки в ставнях, притягивал Балкис. Звали её к себе и людской смех, и стройное пение.
Но как она могла проникнуть внутрь? «Наверняка в доме водятся мыши, — решила она, — а уж если мыши могут забраться в дом, значит, и я смогу». Балкис пробежала вдоль стены, повернула за угол и наконец учуяла запах. Вот только пахло не мышами, а крысами! Азарт охотницы овладел кошкой, страстное желание отплатить Антонию за его доброту — хотя бы такой малостью.
Запах привёл Балкис к щели между двумя досками в нижней части стены. Щель была узкая, но все же протиснуться в неё было можно, тем более что в доме кошку ожидало тепло и общество людей. Она легла на живот, просунула в щель мордочку и стала проталкиваться внутрь. Вскоре ей удалось протиснуть внутрь голову.
Это была удача, но Балкис стало не по себе. Ведь она могла застрять в этой дыре — ни туда, ни сюда. Однако она удвоила усилия и, превозмогая боль, протиснула в щель плечи, а потом, продолжая извиваться, наконец забралась в дом. Она думала о том, что в человеческом обличье ей бы ни за что не пролезть в такое узкое отверстие — она бы разве что руку могла в него просунуть.
Оказавшись в доме, кошка встала на все четыре лапки, помахала хвостом и подождала, пока глаза привыкнут к темноте.
Вот она! Крыса — всего-то в два раза меньше самой Балкис. Она была хорошо видна в свете, проникавшем в щёлочку между двумя плохо пригнанными половицам. Увидев кошку, крыса попятилась назад и оскалилась, обнажив мерзкие жёлтые зубы. У Балкис часто забилось сердце. Она вдруг забыла и о холоде, и об усталости. Она присела, подняла хвост, приготовилась к прыжку.
Крыса в отчаянии бросилась на неё. Балкис высоко подпрыгнула, развернулась в полёте, приземлилась на спину крысы, впилась зубами в её шею, выпустила когти. Крыса взвизгнула, начала метаться, попыталась развернуться, но Балкис встряхнула её и несколько раз подряд ударила головой о стену. Наконец крыса затихла и обмякла.
Пение и смех все звучали и заглушили шум и возню кошки и крысы.
Балкис отпустила крысу, отскочила назад и стала внимательно наблюдать за злобным грызуном — не проявит ли крыса признаков жизни. Крыса лежала неподвижно. Балкис подождала ещё немного, думая о том, что грызун может и притворяться, но крыса не пошевелилась. Тогда Балкис развернулась и побежала по простенку. Если бы кошка действительно хотела поохотиться, она бы задержалась до тех пор, пока не убедилась бы, что крыса действительно мертва, но она не была голодна, поскольку сравнительно недавно съела целую миску объедков — подношение Антония. Больше всего на свете Балкис сейчас хотелось увидеть своего любимца в кругу семьи.
Балкис бежала и принюхивалась. Крысиный запах вёл её, и вот наконец она отыскала отверстие и выглянула в комнату. Отец семейства восседал на почётном месте — на большом стуле у очага. Его рыжая, подёрнутая сединой борода спускалась чуть не до самого пуза. Он сидел, положив руки на колени, и кивал головой в такт пению. Одет он был только в рубаху и штаны — не слишком чистые. В такой же затрапезной одежде были и его сыновья, рассевшиеся полукругом напротив папаши. Самый старший, Барадур, сидел лицом к отцу и ближе других братьев к огню. По обе стороны от него сидели Кемаль и Филипп, а чуть
