дальше — ещё один брат, которого Балкис раньше не видела и не знала его имени. Дальше всех от очага сидел Антоний — самый младший, наименьший в семейной иерархии.
Балкис нахмурилась. Ей не понравилось такое отношение к её другу.
Но вот пение вдруг сменилось речитативом. Старший брат заговорил нараспев, а остальные братья умолкли. Балкис поняла, что до этого они пели хором, а теперь настало время солирования.
— Поднял Рустам свой меч стальной… — пропел Барадур.
— Всю мощь свою в удар вложил, — подхватил Кемаль.
— И колдуна он вмиг сразил… — сверкнув глазами, выкрикнул Антоний.
— Заткнись, Антоний! — рявкнул Барадур.
— Когда же ты научишься правилам? — процедил сквозь зубы Кемаль.
— Но у меня была рифма!
— Ты должен ждать своей очереди, и ты это отлично знаешь, — строго проговорил отец. — Перед тобой должен спеть Моти. А уж потом ты рифмуй последнюю строчку с предыдущей.
Антоний вздохнул и обречённо кивнул.
— Ну, на чем мы остановились? — спросил отец. — Кемаль, повтори свою строчку.
— «Всю мощь свою в удар вложил», — послушно повторил Кемаль.
Филипп, средний брат, свирепо сдвинул брови.
— Вот видишь, Антоний? — обиженно пробурчал он. — Из-за тебя я забыл свою рифму!
— Придумай новую, да поскорее, — поторопил его отец.
— Он был силён в лихом бою, — выдавил Филипп.
Моти, следующий по возрасту после Филиппа, протянул:
— Воздел он меч над головой…
Антоний, до которого наконец дошла очередь, выпалил:
— Седобородого убил!
— Если ты получше срифмовать не мог, не стоило влезать без очереди, — фыркнул Барадур.
А Балкис показалось, что рифма очень даже неплохая.
— Ну ты даёшь, Антоний! — хихикнул Моти. — И при чем тут седая борода? Не в ней же дело! Просто это был колдун, маг, вот и все!
— Зато у меня есть отличная строчка, с которой можно начать новое пятистишие, — с надеждой проговорил Антоний.
Тут все остальные так дружно завопили «нет», что Балкис в страхе отскочила подальше от отверстия крысиной норы. А Антоний не огорчился, и Балкис поняла, что ему не впервой слышать этот хор.
— Слушай, Антоний, ну когда же ты научишься не влезать без очереди?
Отец кивнул:
— Ты самый младший, и тебе положено петь последнюю строчку.
Балкис подумала: «А если бы они слагали шестистишия?» — но тут же поняла, что это невозможно, потому что сыновей всего пять. Антоний в этом смысле был обречён.
— Ты сможешь начать новый стих, когда закончишь последний из стансов — как всегда, — сурово проговорил отец.
Антоний вздохнул.
— Но последним стихом ничего нового не скажешь, — сказал он и поднял руку, дабы предупредить возражения. — Знаю, знаю — в старых песнях никогда нет ничего нового.
Балкис следила за лицом Антония. Было заметно, что в нем зреет дух противоречия, что он жаждет новых песен, но Антоний смирился.
— Начинай новый куплет, мой старший сын, — обратился отец к Барадуру.
Барадур пропел:
— Покинул тело злобный дух…
Братья продолжили куплет — друг за другом: за Барадуром — Кемаль, за Кемалем — Филипп, за Филиппом — Моти, за Моти — Антоний. Балкис ёрзала около отверстия норки, понимая, что эта игра происходит зимними вечерами каждый день: семейство устраивается у огня и импровизирует в стихах на темы древних песен. Её другу в этой игре отводилось последнее место, да и во всем прочем он тоже был последним. У любого из братьев имелся кто-то помладше, кем можно было покомандовать, а у Антония — никого, кроме разве что Балкис. Но ведь Антоний вовсе не пытался командовать ею. Похоже, он знал разницу между другом и слугой.
«Жаль, — думала Балкис, — что этой разницы не знают его отец и братья».
Песня звучала и звучала, и Балкис невольно заслушалась. Как только очередь доходила до Антония, он всегда был наготове с прекрасной звучной строкой, изысканной рифмой. Балкис начала догадываться, почему юноше так хотелось начать новую строфу или хотя бы вставить строчку в середине: поэзия была его стихией, строки сами приходили ему на ум, рвались наружу. Балкис даже невольно позавидовала ему. Да, она легко запоминала наизусть строки стихотворных заклинаний, но самой ей стихосложение давалось с трудом.
Своё искусство Антоний ярко показал в последней строфе, где он сам мог избрать ритмику, связать внутренние рифмы, упорядочить аллитерацию. Ничего подобного в предыдущих строфах не было и в помине. В итоге все сказание получило блестящее, звучное завершение, а братья все равно скривились.
— Ох, как красиво, Антоний!
— Не можешь, что ли, простого стишка сложить?
— Рустаму такие мудрёные словечки уж точно не пришлись бы по душе!
— А чего ещё ожидать от белоручки? — хихикнул Моти, а остальные дружно загоготали.
Антоний покраснел от смущения и обиды и сжал губы, чтобы с них не сорвались дерзкие слова. Он понурил плечи, краска сошла с его щёк, и он обречённо вздохнул. И снова Балкис охватил гнев из-за того, что её другом все так помыкали.
Она еле сдерживалась — так ей хотелось подойти к нему, попытаться его утешить. Она осторожно выглянула из норки, убедилась в том, что около этой стены лежит тень — так и было: крыса хорошо выбрала место, где прогрызть дыру. Балкис бесшумно покинула своё убежище. Её сердечко часто билось от страха, но она все же прокралась вдоль стены, прячась за стульями и столом, и вот наконец ей осталось преодолеть последние несколько шагов, отделявших её от табурета, на котором сидел Антоний. Балкис проворно пробежала к табурету, разместилась так, чтобы её не видели остальные, и ласково потёрлась о лодыжку юноши.
Она сразу почувствовала, как её друг напрягся, — но понадеялась, что он не вскочит и не перевернёт табурет, решив, что к нему подбежала крыса.
Но Антоний не ошибся: он слишком хорошо знал повадки животных. Он опустил руку — как бы небрежно, устало, но Балкис сразу поняла этот знак и потёрлась головой о тыльную сторону его ладони. Антоний провёл пальцами по её шёрстке, и кошка задрожала от удовольствия. Разные чувства владели ею. О да, она была заблудившейся, бродячей кошкой, которой так хотелось, чтобы кто-то её обогрел и приласкал. А Антоний был её другом, которому тоже была нужна её поддержка и забота.
Но хотя… Если ему и была нужна поддержка, все равно он боялся за свою подружку. Когда один из братьев стал рассуждать о храбрости Рустама, решившегося выйти на бой с противником, намного превосходившим его силой, Антоний возразил:
— Может, так и было, Моти. Но могло быть и так, что отваги у Рустама было больше, чем разума. Будь он благоразумен, он бы сообразил
А Барадур обратил внимание на то, как Антоний подчеркнул последние слова и нахмурился.
— Как-то ты это странно сказал, чистюля. Уж не затаил ли чего?
Его взгляд скользнул к руке Антония. Тот проворно положил руку на колено, но опоздал.
— Что ты там прячешь под табуреткой? — гаркнул старший брат, вскочил и подошёл к Антонию, наклонился и заглянул под табурет.
Антоний повернулся и уязвленно проговорил:
— Как ты мог подумать, что я что-то прячу от тебя, братец?
