полюбоваться тем, как резвятся другие?
— Что ж, зрелище было довольно-таки любопытное, — уклончиво отозвался дракон. — Весьма впечатляюще было слушать, как завывает ветер, похвально также и то, что ты точно попадала в намеченную цель, да и взлетела ты эффектно. Короче говоря, любой достойный воин тебе позавидовал бы.
— Хотелось бы верить, что ты говоришь правду, — буркнула дракониха. — Что же ты сам-то не присоединился, а?
— А мне интересно было поглядеть, — отвечал Стегоман с терпением мученика.
Именно этого высказывания не хватало, чтобы Диметролас свечкой взмыла в стратосферу.
— Поглядеть?! — вспылила она. — Я тебе что, игрушка для потехи, да? Думаешь, я тебя развлекать прилетела? Неужто я не заслуживаю большего?
— А я заслуживаю меньшего? — смиренно осведомился Стегоман.
— Меньшего? О да! Ты — бесчувственное бревно, напрочь лишённое умения порезвиться!
— Совершенно верно, — невозмутимо согласился Стегоман. — И я был бы большим глупцом, если бы стал это отрицать. Случалось, в прошлом я позволял себе подобные глупости, но так до конца и не понял, почему они доставляют другим такое удовольствие. Но как бы то ни было, я нисколько не против, когда другие развлекаются и испытывают радость.
— Радость? А что ты скажешь насчёт радости сражения, трепета победы? Или ты такой великий мудрец, или трус? Да у тебя, похоже, храбрости не хватает даже на словесный поединок! Нет, конечно, если бы грянула настоящая битва, ты бы скоренько вильнул хвостом и позорно умчался бы прочь!
— Не вижу особой опасности в лице муравьёв, — отозвался Стегоман, — зато меня очень пугает нарушение равновесия, сложившегося между природой и людьми. Природа имеет обыкновение мстить тем, кто вторгается в неё. В этом смысле я, пожалуй, действительно трус.
— Значит, тебе суждено жить и помереть старым одиноким занудой, — фыркнула Диметролас. Трусы недостойны большего. Те, кто не желает играть, остаются без товарищей по играм! — Она развернулась и стрелой умчалась прочь.
— По-твоему, я должен опять за ней гнаться? — устало спросил Стегоман.
— Ну… Если уж ты спросил — пожалуй, да, стоит, — ответил Мэт, — и ещё стоит взорваться от ярости из-за того, что тебя обозвали трусом.
— Это можно было бы, — проворчал дракон, — если бы я не был так уверен в своей храбрости. — Но уж тебе-то отлично известно, Мэтью, что я выдержал не одну битву и никогда не бежал с поля боя. Я за свою отвагу спокоен, и мне вовсе не нужно вновь доказывать, что я ею обладаю — и уж тем более я не стану выказывать свою боевую доблесть, нападая на столь хрупкую даму.
На взгляд Мэта, хрупкостью Диметролас была равна мощному бульдозеру, но он не стал выражать Стегоману своего мнения. Конечно, по сравнению с его другом дракониха действительно была изящна.
— Все равно: она наговорила вполне достаточно, чтобы разозлить тебя. Подобные стрелы ранят сильнее, когда их пускает женщина. Я просто потрясён тем, что ты сумел так долго сохранять спокойствие.
— Почему же она должна вызвать у меня злость, упрекая меня в той единственной добродетели, которой я действительно наделён? Вот если бы она обвиняла меня в жестокости и легкомыслии, тогда я, пожалуй бы, взорвался, но сам-то я точно знаю: я действительно эгоист и упрямец.
— А я бы так не сказал, — возразил Мэт. — Выходит, ты меня всю дорогу обманывал? Я всегда считал, что для тебя благо друзей превыше собственного и сроду ты не нападал ни на кого, от кого бы не исходило подлинной угрозы — тем более на муравьёв. Что же до жестокости… знаешь, тут мне на ум приходит словечко «мягкосердечный».
— Благодарю, — почтительно склонил голову Стегоман. — Но в жестокости она меня не обвиняла, а укоряла за то, что я проявляю благоразумие и осторожность — а это чистая правда. Всякий, кто считает, что этим можно кого-либо оскорбить, это тот, с кем я долее не желаю водить знакомство.
Однако Мэт услышал, с какой болью были произнесены эти слова, какой потаённый гнев крылся за ними. Он понял, что самые последние слова его старого товарища весьма и весьма далеки от истины.
Антоний и Балкис остановились, хотя было ещё далеко до полудня. Несколько минут они молчали и смотрели на тёмный лес, вставший на их пути. Потом Антоний сказал:
— Никогда не видел столько деревьев сразу. Это не должно меня пугать?
— Ни капельки, — ответила Балкис, глаза у которой радостно сверкали. — Знаешь, этот лес очень похож на тот, посреди которого я выросла. Прости, если тебе это не очень приятно, Антоний, но для меня это — словно возвращение домой.
— Ну… если ты считаешь, что это совсем не страшно, я тоже бояться не стану, — заявил Антоний и зашагал к лесу.
Как только они вошли под сень первых деревьев, Балкис восторженно вздохнула:
— Как здесь прохладно после зноя пустыни! Так влажно и как чудесно пахнет!
— Так темно, и воздух словно бы давит, — признался Антоний, опасливо оглядываясь по сторонам. — Неужели в низинах всегда так душно?
— Да, мой бедный друг. — Балкис обернулась и взяла Антония за руки. — Боюсь, это странствие для тебя — большое испытание, ведь ты так привык к сухому, разреженному воздуху гор.
— Что ж, я сам жаждал приключений, — вздохнул Антоний, — и не стану жаловаться на маленькие… неудобства. Знаешь, теперь я, пожалуй, начинаю понимать одного торговца. Он мне говорил, что после долгих, многолетних странствий понял: лучшее место на свете — его родная деревня.
Балкис постаралась унять чувство тревоги. Она снова мысленно повторила: «Он — мой друг, и я не имею никаких прав на него». Отвернувшись, она сказала:
— Пойдём! Прежде чем ты вернёшься в свои горы, полюбуйся хоть немного на мои леса!
Однако миновала четверть часа, и даже Балкис почувствовала, что в лесу есть нечто враждебное. Она встревоженно взглянула на Антония и увидела, что тот крепко сжал губы. Её спутник явно решительно боролся со страхом.
— Я прочту заклинание, призванное защитить нас, — сказала девушка.
Антоний кивнул. Было видно: он обрадовался тому, что и она ощущает опасность.
— Мудрое решение, — негромко проговорил он. Балкис немного подумала и произнесла:
Как обычно, она запнулась перед последней строкой, и Антоний заверил её:
— У меня есть на уме окончание.
— Я так и думала, — кивнула Балкис и одарила его лучистой улыбкой. — Прибереги его до нужного мгновения.
— Так я и сделаю, — улыбнулся в ответ Антоний.
Они продолжили путь, с каждым шагом ощущая, как нарастает невидимая враждебность. Через некоторое время за пологом листвы забрезжил зеленоватый свет, и вскоре спутники вышли на залитую солнцем поляну.
Балкис ахнула и сжала руку Антония, а другой рукой указала вперёд. Юноша посмотрел в ту сторону и замер в изумлении.
С противоположной стороны леса на поляну вышел единорог, грациозно переступил через упавшее дерево, опустил голову и принялся жевать траву. Шкура у единорога была белая как снег, грива и хвост — золотые, а рог — чёрный.
Балкис и Антоний стояли не шевелясь, как зачарованные, не в силах отвести глаза от чудесного зверя.
Единорог поднял голову, посмотрел в сторону и заржал.
Юноша и девушка последили за его взглядом и увидели, что на луг вышел ещё один единорог. Он тоже был снежно-белый, но грива и хвост у него были серебряные, а рог — зелёный. Подбежав лёгкой рысью к первому единорогу, он быстро обнюхал его и издал негромкое приветственное ржание, а потом они стали пастись бок о бок.
