Глава 13
Кох
Я думал о фамилии Томасси. Никогда такой не слышал. Джорджем мог быть кто угодно. Георг, Джорджио, Жорж, Георгий, Джорджес. В Англии королей звали Георгами. Джорджи встречались во всех континентах. В тридцатые годы, будь Томасси актером, как бы назвали его киношники? Джордж Томас? Это теперь они сохраняют настоящие фамилии. Джордж Сигал. Украшают бамперы наклейками с иностранными флагами. Мои предки приехали из других стран, чем и гордятся, бросая вызов миру англосаксов, чьи дочери шныряют меж греков, итальянцев, евреев, кем угодно, в поисках необычных генов. Великий Боже, Ты манипулируешь нами, исходя из какого-то плана, цель которого дать нам нового еврейского Младенца, спрятанного в просе шиксой[14] высокого происхождения. В Сикстинской капелле всегда толчея. Ученые приводят детей посмотреть на Бога и Адама. Они смеются? Они говорят, что это период расцвета живописи? Не говорят? Они объяты благоговейным трепетом.
Гюнтер, сказала бы Марта, будь она жива, ты готов объявить себя неудачником. Ты все еще меряешь себя критериями своей матери: иди в мир и прославься в нем, если тебе в голову пришли интересные мысли, запиши их, опубликуй статью, даже книгу, поделись ими с людьми. Она требовала успеха, дабы имя, которое она дала своему сыну, узнавали. Гюнтер, сказала бы Марта, допустимо быть дилетантом, если тебя это устраивает, нет беды в том, что ты покинешь мир, не оставив взамен ни внуков, ни книг. Достаточно просто жить. Марта, сердце мое плачет, мне так хочется верить тебе! Не моя мать подзуживает меня сейчас, я сам говорю себе, что мне шестьдесят и в моем распоряжении не так уж много времени, чтобы оставить после себя след.
Таким вот я предавался размышлениям, когда в дверь позвонили, и я пошел встречать Томасси. Я не хочу принимать его в кабинете, где беседую со своими пациентами. Поэтому предлагаю ему сесть в удобное кресло в гостиной. Он смотрит на меня, я — на него, два представителя одного животного вида, но разных пород, живущих в одном лесу, но встретившихся впервые.
Ему, я вижу, чуть больше сорока. Полное отсутствие акцента, то есть он или родился в Америке, или приехал до того, как ему исполнилось двенадцать. Похож на грека, но гораздо выше ростом, в движениях его чувствуется сила, такому лицу я могу только позавидовать, это человек, который знает, как постоять за себя.
— Сколько у нас времени? — спрашивает он.
— У вас — лет двадцать пять, у меня — десять.
Лишь секунда требуется ему, чтобы понять, что я веду отсчет от сорока лет, и он смеется.
— У вас хороший смех, — говорю я.
— По сравнению с каким?
— С плохим смехом, призванным показать, что смеющийся презирает вас или сказанное вами. Хороший смех — быстрая, естественная реакция, внешнее проявление радости, веселья. У вас хороший смех.
— Благодарю, — кивнул Томасси. — Мы привыкли к тому, что прием у психоаналитика длится пятьдесят минут. Мне этого времени может не хватить. У меня к вам много вопросов.
— Я в полном вашем распоряжении. Вы сами никогда не обращались к психоаналитику?
— Нет.
— Извините, я не собирался вторгаться в вашу личную жизнь. Просто хотел узнать, допустимо ли использовать в нашем разговоре наши специальные термины. Вы с ними знакомы?
— Да. Даже необразованный свидетель, дающий показания, знает, что его подсознательные обмолвки и оговорки имеют значение.
Я кивнул.
— Прежде чем мы начнем, вас не затруднит ответить на один вопрос? Меня гложет любопытство. Томасси. Я никогда не слыхал такой фамилии.
— Она армянская. Томассян. Я лишь сократил ее.
— Почему?
— Чтобы люди гадали, кто я такой. Кох — немецкая фамилия.
— Я еврей.
— Один мой знакомый много месяцев искал психоаналитика-нееврея.
— Антисемит?
— Полагаю, он рассчитывал, что христианин окажется более снисходительным.
Я не мог не рассмеяться.
— Полагаю, это тоже хороший смех, — прокомментировал Томасси.
Что удивительно, он мне понравился. Я-то полагал, что адвокаты все одинаковые, как человек, никогда не встречавшийся с евреями, думает, что они на одно лицо.
— На долю армян выпало много страданий.
— Большинство людей даже не знает о существовании такой нации.
— Они были первыми христианами. И внесли этот крест в двадцатое столетие.
Я вздохнул.
— Турки были ничем не лучше нацистов.
— Отнюдь, — покачал головой Томасси. — Они не были лицемерами. Никаких Бетховенов, Кантов, претензий на высшую цивилизацию. Они ненавидели нас, а потому хотели убить всех. Просто и без затей. Но, так или иначе, доктор, я пришел не для того, чтобы обсуждать беды нашего мира. Я хочу понять, как помочь…
— Разумеется, мисс Уидмер.
— Франсине.
— Да, давайте называть ее Франсина. Она попросила вас добиться наказания насильника, вторгшегося в единственное отверстие, чувствительность которого пробуждается лишь с разрешения хозяйки.
Мои слова вызвали у Томасси недоумение.
— Уши слышат, как только их достигает звук, — объяснил я. — Глаза, когда открыты, видят. Нос постоянно чувствует запахи. Влагалище требует входного билета.
— Доктор Кох, если это ваша обычная манера разговора, я никогда не попрошу вас выступить свидетелем в зале суда.
— Великолепно. Я уже чего-то добился.
— Франсина полагает, что стала жертвой серьезного преступления, но многие мужчины не могут этого осознать.
Я вновь вздохнул. Франсина с ним поработала.
— Мы насилуем друг друга тысячью способами, причем многие заканчиваются смертельным исходом, но лишь одна категория изнасилования квалифицируется как тяжкое уголовное преступление. Женщины недооценивают свое влияние на закон.
— Вы думаете, доктор, что она из мухи раздувает слона?
— Нет. Но надо знать женщину, чтобы понять, что означает для нее это происшествие. Сварить вам кофе?
Томасси ответил, что предпочел бы виски с содовой.
— Я составлю вам компанию, хотя и не любитель спиртного, — налив нам по бокалу, я продолжил: — Франсина — фанатик, то есть будет бороться за идею до конца. Решимости у нее хватит. И мужества.
— Если можно, объясните поподробнее.
— Объяснения — это по моей части. Ими я грею свою душу. Она интересуется политикой в широком смысле этого слова, как и многие молодые женщины в наши дни. И где она находит работу? В самом заметном учреждении, где власть бессильна. Во вражеском лагере, в Организации Объединенных Наций. Там она, наверное, подрывной элемент, или может им стать. Вы не находите, что она подрывной элемент?
