— Со временем понравится, Казак, — и неожиданно с силой бьет меня по ягодице.
— А это еще зачем? — спрашиваю я.
— Ты хочешь, чтобы я был нежен, да? — он кладет мне руку на ягодицу. Я отодвигаюсь. Он возвращает руку на прежнее место. Я бросаю короткий взгляд на его твердеющий конец.
— Ты замерз, Казак?
— Нет.
— Иногда здесь становится холодно. Я смогу тебя согреть.
— Я сказал тебе, что я не гомик.
— Слушай, Казак, если ты закрываешь глаза и кто-то тебя сосет, как ты узнаешь мужчина это или женщина. Я хочу, чтобы ты стал для меня хорошей девочкой. Стив!
— Я здесь! — откликается тот из-за двери.
— Стив нам не нужен, Казак. Только ты и я. Как на свидании. Друзья. Трахающиеся друзья.
Член Баджера уже стоит как каланча. Он берется за него рукой.
— Хочешь пососать?
Я качаю головой.
— Я так и думал, — кивает он. — Поэтому поворачивайся ко мне задом, упрись руками в скамью и расставь ноги.
— Я не хочу.
—
Я бы убил этого гада, если б он не был таким здоровым.
— Стив! — кричит он. — Хочешь составить мне компанию?
— Нет, — говорю я. — Только ты. Один раз.
— Вот и хорошо, — он обхватывает пальцами мой член, начинает его поглаживать, мне это не нравится. Конец его торчит, огромный, лиловый. Он разворачивает меня спиной к себе.
— Упрись руками в скамью, — командует он, я чувствую его конец, он не может войти, больно ужасно, он толкает, толкает, наконец, входит, начинает ритмично двигаться взад-вперед, я думаю: «Никогда больше, никогда», — а Баджер кричит: — Эй, Стив, у нашей девочки очень узкая задница, посмотри сам, — я мотаю головой, что, мол, нет, а Баджер добавляет: — Казак, мне так хорошо с тобой, что я приберегу тебя только для себя, — и я знаю, что, выйдя из тюрьмы, я достану эту Уидмер хоть из-под земли и убью за то, что она донесла на меня!
Глава 48
Франсина
Я лежу на знакомой кушетке, слушаю знакомое дыхание доктора Коха, ожидающего продолжения. Я рассказывала ему о прошедшем уик-энде, о Билле и Томасси. Больше мне говорить не хочется, ни с ним, ни с кем-то еще. Наконец, я выдавливаю из себя, что по горло сыта психоанализом, больше он мне ни к чему, я хочу вернуться к нормальной жизни.
— Вы не прекращаете жить, Франсина, — замечает он, — когда останавливаетесь, чтобы немного подумать.
— Вам просто нужны деньги.
— Какие деньги?
— Которые вы получаете за то, что слушаете меня.
— Если вы хотите нападать на меня, это ваше право. Но сейчас не я объект вашей агрессии.
— Кто же?
— Вы сами. Возможно, вам не нравится, как вы употребили этого мальчика.
— Билл достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе. Он мой ровесник.
— Здесь вы всегда говорили о нем как о мальчике.
— Я его не насиловала.
— Интересное вы подобрали слово для определения своих действий.
— Перестаньте, доктор Кох. Я его даже не соблазняла.
— У вас получается, что насилие и соблазнение в чем-то равнозначны.
— Насилие есть применение силы. Вы это знаете.
— Да. А соблазнение никогда не может быть силой?
— Я не соблазняла Билла.
— Вы искушали его.
— Я сказала ему «вот оно», и он его взял.
— Оно, его. Нечто неопределенное. А речь идет о конкретных людях. Билл — человек, пусть слабый, но человек, а вы использовали его как кастрюлю для приготовления какого-то варева. Возможно, вы не увидели в нем личности. Но кто-то увидит. Пусть и не такая сильная женщина, как вы. Если вы искушали его, устоять он не смог. Вы использовали его в своих интересах. Да, это не изнасилование, но что-то очень близкое. Не столь опасное, но в данном случае вы поступили с ним как-то не по-человечески, вы со мной согласны? Может, вам лучше оставить его в покое?
Я села.
— Я знаю, чего вам хотелось бы.
— Пожалуйста, прилягте.
— Вам хотелось бы, чтобы я бросила его, Томасси, всех, за исключением вас.
— Я не ваш любовник, — отвечает он.
— Но хотели бы им быть!
Если он и промедлил с ответом, то лишь мгновение.
— Да.
Это «да», вероятно, стало наиболее эмоционально насыщенным словом, которое я когда-либо произносил, ибо с этого самого мгновения я уже не мог продолжать ее психоанализ. Я признал, что в наши отношения пациент-врач привнесены личные чувства. Я потерял ее. Может, оно и к лучшему. Может, у нас что-то да получится? В любом случае, мне от этого только польза. Я должен переориентировать свое либидо.[40] У меня, в конце концов, есть и собственная жизнь.
Я легко выдерживаю взгляды, а потому ложусь на кушетку в надежде, что он заговорит, и вскорости так оно и выходит.
— В не столь уж далеком прошлом, Франсина, молодежь пыталась радикально изменять наше представление о сфере эротического, притворяясь, что каждый сможет безо всяких проблем жить в коммуне, где ночью можно повернуться и направо, и налево, и к женщине, и к мужчине, не ощущая при этом никакой разницы. Если бы не было этой самой разницы, мы не нуждались бы в столь сложном комплексе внешних особенностей, которыми снабдил нас Господь Бог. У нас разные руки, разные глаза и, причем это самое важное, разные разумы и органы чувств, что позволяет нам по-разному воспринимать разных людей. Если кто-то говорит, что он «Любит все деревья», я ему не верю. Но вполне понимаю того, кто объясняет, почему то или иное дерево он любит больше других. Мы устанавливаем различия. Мы отдаем предпочтение. Не только в отношении деревьев. С людьми мы ведем себя точно так же. Мы не можем общаться со всеми. Мы выбираем тех, от кого исходит приятный нам запах, чья внешность нам нравится и, наконец, чьи мысли и характер совпадают с нашими собственными. Это не спор о моногамии, исключительности или морали, это процесс накопления жизненного опыта. Мы выбираем. И были бы безмозглыми идиотами, если б воспринимали всех людей одинаковыми. Вы вот не выбрали Билла, или вашего отца, или меня. И вот тут, путем теоретических рассуждений, мы приходим к Джорджу Томасси,
