стандартной химии лишь сделали ее волосы тоньше. Она никогда не могла подумать, что возможно испытывать такую непроходящую усталость. И не важно, сколько она спит: круги под глазами не исчезали. Они теперь такая же неотъемлемая часть ее изменившегося лица, как нос или губы. И солнечный свет не мог скрасить ее бледность и вернуть прежний цвет лица.
— Ну, значит, очень сильно ничего не болит?
— Только когда смотрю на себя в зеркало.
Она потянулась к мужу.
— О, Джон. Я так стараюсь не жаловаться. Пожалуйста, дай мне знать, если я начну напоминать тебе Камиллу.
Он улыбнулся.
— Не думаю, что такое может случиться.
— Ну, знаешь, мне столько раз хотелось пожаловаться. Я становлюсь сейчас сентиментальной. — Она помолчала, чувствуя, как поднимается раздражение, которое возникало всегда, когда она злилась на себя. Только сейчас это не забавляло, а мучило.
— Слушай, ну давай поговорим о чем-нибудь другом.
Ну конечно, в эти дни о чем бы они ни начинали говорить, все сводилось к одному и тому же. К примеру, даже последнее секретное официальное сообщение с Ближнего Востока о мирных переговорах обязательно кончалось замечаниями о медицинских свойствах перегноя. Или рассказ об упрямом лидере конгресса переходил на родственника законодателя, лечившегося в институте рака.
Правда, ей не надо было беспокоиться о другом. Ее состояние не охладило их взаимоотношений. Джон никогда не был особенно эмоционален даже со своей женой и не давал большего, чем требовала ситуация, но сейчас у него все чаще появлялись предлоги побыть с ней рядом.
— Хочешь, выключу свет? Может, ты поспишь?
— Да, пожалуйста.
Он потянулся и выключил лампу.
— Джон, — спросила она осторожно.
— Что, моя дорогая?
— Ты же не должен здесь спать.
— Да, я знаю. — Он помолчал. — А тебя могут побеспокоить звонки?
Он вообще не любил что-то откладывать на потом. И всегда давал указания горничным, чтобы его будили в любое время, если есть что-то важное. Он хотел быть в курсе всех дел.
— Нет. — Она тихо засмеялась. — Я просто хотела убедиться, что ты действительно испытываешь желание остаться здесь. Ты же знаешь, как я ненавижу просто жалость.
— Не волнуйся. Ты не вызываешь этого чувства. Ты вдохновляешь не на жалость.
— Я бы не хотела тебя смущать. Я очень боюсь подвести тебя.
Он повернулся на бок и посмотрел ей в лицо.
— Пожалуйста, Элизабет. Это мне надо беспокоиться, это я заставляю тебя быть все время на виду и в форме. Меня это возмущает. Иногда хочется сказать: все, хватит.
— Нет, я справляюсь. Просто старайся оградить меня от длинных пролетов лестниц, мне надоело объяснять, почему я задыхаюсь.
— Ты для меня важнее всего на свете, знаешь?
Она засмеялась. Но смех быстро перешел в кашель.
— Нет, не знаю. И, учитывая твое положение, я и не должна…
Он легонько поцеловал ее в щеку и обнял.
— Ну ты прямо не можешь иначе. Всегда скажешь что-то замечательно умное.
— Да нет, не такое уж и умное, честно говоря. Просто я пытаюсь не обманывать себя, Джон. И не обижаюсь на тебя тоже.
— А что насчет лестниц? Что говорит доктор?
— Стиллман? — Он не видел ее лица, но в голосе почувствовал отвращение. — Да о какой-то опухоли, которая мешает жидкости откачиваться из легких, она заполняет воздушные мешочки. На самом-то деле довольно интересно, если бы такое происходило с кем-то другим. И вообще мне бы не хотелось все это выдавливать из него по капле.
— Элизабет, он лучший в своей области. Все так говорят.
— Может быть.
— Нет, не может быть. Он специалист номер один в самом главном раковом институте мира.
— О’кей. Пока речь идет о науке.
— В каком смысле?
— Да в том, что, когда дело доходит до конкретных мешочков, он и понятия не имеет, как с этим бороться, и его коллеги тоже. Действует методом проб и ошибок. И это самый большой секрет, который они от всех нас скрывают.
Они долго лежали молча, просто держась за руки. Вдруг он почувствовал, что она плачет.
— Элизабет?
— Не обращай внимания. Это моя очередная глупость.
Он обнял ее. Лицо ее было влажным.
— Ты думаешь о детях?
Она закивала.
— Это так банально. Я хочу увидеть, как они будут жениться. Я хочу увидеть внуков. — Уткнувшись лицом ему в плечо, она откровенно разрыдалась.
— Ш-ш-ш… — успокаивал он ее и гладил по лицу. — Все будет хорошо.
Они оба понимали, что это ложь.
Но на этот раз, чувствуя себя в безопасности в его объятиях, хотя и испытывая уже ставший привычным страх, она пропустила это. Ну пусть.
Перес появился в лаборатории еще до Логана, и именно он обнаружил погром. Содержимое шкафов выброшено на пол, ящики перевернуты, мензурки и пробирки с реактивами разбиты. Через десять минут пришел Логан, его лицо стало пепельным.
— О, Бог мой!
— Да, ясно. — Перес разбирал обломки. — Не беспокойся, они не тронули вирус. И не тронули оборудование Р-3.
— А что с крысами?
— Никаких проблем. Лучше, чем когда-либо.
В общем-то уже через три дня после первой дозы эти животные показали замечательный результат. Опухоли стали уменьшаться и размягчаться. Все так, как и в первый раз.
Логан поспешил осмотреть крыс сам. Да, животные в порядке, клетки не тронуты.
Вернувшись в лабораторию, он тяжело опустился на стул.
— Даже не верится. Черт побери, я не могу в это поверить.
Перес, подметая, старался не смотреть на него.
— Слушай, это наркоманы. Такое случается, особенно в этом районе.
— Я знаю. — Логан старался, чтобы голос звучал как можно хладнокровнее. Он догадывался, что Перес воспринимает его как потенциального параноика.
— Ну, такова жизнь. Ничего не поделаешь. Даже в Клермонте раза два случалось подобное, несмотря на всю нашу систему безопасности. — Он опять принялся подметать. — Все можно восстановить, радуйся, могло быть и хуже.
Но Логан ничего не мог с собой поделать.
— Посмотрим.
— Что ты, черт побери, хочешь этим сказать? — Вопрос был лишним, Перес и так все прекрасно понимал.
— Слушай, старина, брось ты это. Здесь были наркоманы.
— А почему ничего не пропало?
