— Не поддавайтесь на уловки! Возвращайтесь на работу. Мы хотим решить дело миром.
Лондон насупился.
— Хватит, сыт вашими речами по горло! Миром хотите дело решить! Мы-то на вас не нападали, лишь дважды с демонстрацией прошли. А вы? Одного убили, двоих ранили, сожгли грузовик и передвижное кафе, попытались голодом задушить. Тошнехонько, мистер, от вашей лжи. Давайте я вас провожу, а не то Сэм до вас доберется и, ради бога, никого больше не присылайте, пока не решите честный разговор вести.
Боултер печально покачал головой.
— Мы не хотим с вами воевать. Мы хотим лишь, чтоб вы к работе вернулись. Но уж если дойдет до схватки, чем воевать у нас найдется. Органы здравоохранения уже косятся на ваш лагерь. Властям не нравится, что в округ поступает непроверенное мясо. Местным жителям тоже надоели беспорядки. И, если понадобится, мы вправе вызвать войска.
Мак подошел к выходу, откинул полог. Уже вечерело. В лагере стояла тишина, люди не спускали глаз с палатки Лондона, их лица белели в сумеречной дымке. Мак крикнул:
— Все в порядке, ребята! Мы вас не предадим! — и бросил Лондону: — Зажги-ка свет. Я хочу пару слов сказать этому «другу человека».
Лондон поднес спичку к жестяному фонарю, повесил его на шест в середине палатки, фонарь светил тускло, но ровно. Мак встал прямо против Боултера, на губах появилась презрительная улыбка.
— Ты, папаша, говорил хорошо, хотя я-то знаю: со страху, небось, не раз в штаны напустил. Верно, все угрозы ты, пожалуй, исполнишь, но посмотри, к чему это приводит Стоило в Вашингтоне санитарному управлению сжечь палатки забастовщиков, как Гувер лишился на выборах голосов, рабочих голосов. Вы вызвали войска в Фриско, и почти весь город перешел на сторону забастовщиков. С помощью полиции вы не пропускаете продовольствие бастующим, и все для того, чтобы настроить против них общественное мнение. Я, мистер, сейчас не взываю к вашей совести, я лишь напоминаю, к чему приводили крутые меры. — Мак отступил на шаг от выхода. — Откуда, по-вашему, мы достаем пищу, одеяла, лекарства, деньги? Вы и сами прекрасно знаете — у вас в долине нас многие поддерживают. А ваши «возмущенные граждане» возмущены-то вами, и вам это хорошо известно. А перегнуть палку боитесь — против вас тогда профсоюзы ополчатся. И водители, и официанты, и те, кто на ферме спину гнет, — одним словом, все. И вы, предвидя все это, идете на хитрость. Увы, не вышло! Лагерь этот чище, чем те бараки, которые вы сборщикам построили. Теперь вы хотите нас запугать. И это не выйдет.
Боултер побледнел, отвернулся от Мака и обратился к Лондону:
— Я ехал мириться. Вы хоть знаете, что этого человека заслал к вам штаб красных, чтоб он забастовку затеял? Смотрите, как бы и вам не оказаться по соседству с ним за решеткой. У нас есть право защищать свою собственность, и мы этим правом воспользуемся. Я хотел откровенно поговорить с вами, предложил выгодные условия. Вы не согласились. Отныне дороги для вас закрыты. С сегодняшнего вечера запрещаются демонстрации на дорогах, принадлежащих округу, и прочие сборища. А шерифу даны полномочия набирать хоть тысячу помощников, если сочтет нужным.
Лондон взглянул на Мака, тот подмигнул.
— Дай бог, мистер, если удастся вас в целости — сохранности отсюда препроводить, — вздохнул Лондон. — Услышь ребята ваши слова, на части вас разорвут.
Боултер стиснул зубы, прикрыл глаза, расправил плечи.
— Не думайте, что вам удастся меня запугать. Я сумею защитить свой дом и своих детей, а, если придется, то и ценой жизни. А хоть пальцем меня тронете, от всего вашего лагеря к утру мокрое место останется.
Лондон сжал кулаки, шагнул вперед, но Мак проворно преградил ему путь.
— Он и впрямь не из пугливых, Лондон. Не чета другим. — И, круто повернувшись, обратился к Боултеру: — Мистер Боултер, мы проводим вас. Друг друга мы поняли. Теперь ясно, чего от вас ожидать. Ясно нам и другое: вам придется ох как крепко подумать, прежде чем применять против нас силу. Не забывайте, тысячи людей шлют нам продукты и деньги. Будет нужно, и другим чем помогут. До сих пор мы вели себя тихо-смирно, мистер Боултер, но если вы начнете подличать, мы все вверх дном перевернем — век помнить будете.
— На этом можно поставить точку, — холодно подытожил Боултер. Жаль, но мне придется доложить, что вы не согласны на компромисс.
— Компромисс! — воскликнул Мак. — Да вы нас в угол загоняете, какой же это компромисс?! — Взяв себя в руки, он продолжал уже спокойнее: — Лондон, иди слева, ты, Сэм, — справа, постараемся вывести этого господина целым — невредимым. А потом расскажете ребятам, что он предлагал. Только чтоб все тихо-мирно. И пусть каждый отряд готовится к борьбе.
Окружив Боултера, они провели его через плотную молчаливую толпу, посадили в машину и долго смотрели ей вслед. Когда она исчезла из виду, Лондон обратился к людям:
— Если кто хочет послушать, о чем мы толковали с этим сукиным сыном, пойдемте к помосту, оттуда говорить удобнее, — и направился к нему первым, за ним и вся взбудораженная толпа. Повара даже оставили плиты, там варился фасолевый суп с мясом. Мышками выскальзывали из палаток женщины и тоже спешили к помосту. Его окружили тесным кольцом, все вглядывались в лицо Лондона, почти неразличимое в сумерках.
В присутствии Боултера доктор Бертон не вымолвил ни слова, его словно и не было в палатке, но вот гость и провожатые удалились, остались лишь сидевшие на матраце Джим и Лиза; доктор подошел к ним, присел на краешек. Лицо у него было встревоженное.
— Не иначе — ждать беды, — сказал он.
— А нам этого и надо, Док, — воскликнул Джим. — Чем хуже все обернется, тем больший получится отклик.
Бертон грустно взглянул на него.
— Вы хоть видите какой-то выход. А я не вижу. И мне все кажется бессмыслицей, жестокой бессмыслицей.
— Нельзя останавливаться на полпути, — продолжал Джим. — Вот станут рабочие трудиться не на дядю, а на себя, тогда можно сказать, что дело сделано.
— Как у вас все просто, — вздохнул Бертон. — Вот если б и мне все казалось столь же простым… — Он повернулся к Лизе. — А ты как бы нашу задачу решила?
Она вздрогнула.
— Чего?!
— Говорю, чего б тебе хотелось для счастья?
Молодая мать смущенно потупилась, поглядела на ребенка.
— Корову бы хотелось, — сказала она. — Хочу масла и сыра.
— Значит, будешь эксплуатировать корову?
— Чего?
— Прости, это я сдуру. А у тебя, Лиза, была когда-нибудь корова?
— Была. Я тогда под стол пешком ходила. Парное молоко помню. Надоит отец немножко и дает. Теплое. Вкусное! И маленькому польза была б.
Бертон уже отвернулся от нее, но она продолжала:
— Коровы едят траву, иногда сено. Подоить не каждый сумеет. Они брыкаются.
Бертон заговорил с Джимом:
— А у вас была корова?
— Нет.
Бертон усмехнулся.
— Вот уж не думал, что революционерам коров не полагается.
— К чему это вы, док, клоните?
— Да так, ни к чему. Просто что-то взгрустнулось. В войну я прямо со школьной скамьи в армию попал. На моих глазах одному из наших солдат разворотило грудь; как-то раз притащили немца: глаза выпучены, вместо ног — кровавые култышки. Мне их точно лучину щепать пришлось. Но кончилась война, кончились ужасы, а на меня нет-нет, да и найдет тоска, пусто на душе сделается.
— А вы, док, почаще о будущем думайте. Ведь наша борьба породит что-то новое, хорошее. В том и
