ценность этой борьбы.
— Увериться бы в этом! Мой недолгий опыт подсказывает, что какова цель, таковы и средства. Неужели, Джим, вы не понимаете, что насилие породит лишь насилие?
— Не верю, — откликнулся Джим. — Все великие дела с насилия начинались.
— Ни в чем не сыскать начала или конца — Мне иной раз кажется, человек занят страшной яростной борьбой, которая тянется из забытого прошлого в неведомое и непонятное будущее. И человек упрямо преодолевает все препятствия, побеждает всех врагов, кроме одного — Он не в силах победить себя. До чего же человечество себя ненавидит!
— Мы не себя ненавидим, а частный капитал, он всех нас на колени поставил, — заметил Джим.
— Но ваши противники такие же люди, как и мы — Человек сам себя ненавидит. Психологи утверждают: любовь человека к самому себе полностью уравновешивается ненавистью к самому себе. И для всего человечества тот же закон справедлив. Мы сами с собой воюем, а убедить можно, лишь всех людей до единого перебив. Я сам по себе, и мне нечего ненавидеть. А вот что вам все это сулит, Джим?
— Мне лично? — Джим ошалело ткнул себя пальцем в грудь.
— Да вам. Что вам сулит весь этот шабаш?
— Не знаю, да и не хочу знать.
— Ну, допустим, у вас случится заражение крови или вы умрете от столбняка, а забастовка кончится неудачно? Что тогда?
— Это неважно, док, — упорно повторил Джим. — Совсем неважно. А ведь недавно и у меня были такие же мысли, как и у вас.
— И как же вы переменились? — спросил Бертон. Точнее, как менялись?
— Не знаю. Ведь и я жил сам по себе, а теперь все по иному. И случись мне сейчас умереть, дело наше не застопорится — ведь я в нем всего лишь крупица — а будет расти, крепнуть. Мне ранение и то в радость, и Джой перед смертью, честное слово, хоть секунду, но порадовался. Подстрелили его, и он наверняка успел сообразить, что умирает ради общего дела, и — обрадовался. Я уверен в этом.
Снаружи кто-то заговорил ровным низкий голосом. Потом раздалось несколько криков, потом — рев толпы, словно рык разъяренных зверей.
— Лондон речь держит, — определил Джим — А ребята уже распалились, так злобой и кипят. Надо же людская злоба прямо по воздуху передается. Вам не понять, док. Мой старик все тоже — сам по себе. Избирали его, и он едва домой приползал. Один одинешенек всегда, я это отлично помню. А я сейчас не один. И меня сейчас избить непросто — сил у меня побольше, чем у прежнего Джима Нолана.
— Это как раз мне понятно. Чистейший религиозный экстаз. Вы, проливая свою кровь, чувствуете себя причастными невинному агнцу.
— О каком религиозном экстазе речь! — воскликнул Джим. — Это люди, а не Бог. Они познаваемы!
— Ну, а разве общность людей нельзя считать Богом?
Джим так и вскинулся.
— Док, у вас все слова, слова, слова. Вы строите из них западню, но сами же в нее и попадете. Меня вам не поймать. Ваши слова для меня ничто! Я знаю, что делаю. И никакими доводами меня не свернуть.
— Успокойтесь, — мягко проговорил Бертон. — К чему так волноваться. Спорить я и не собирался. Просто хотел кое-что уяснить. А вы — что один, что другой — почему-то яритесь, когда вам вопросы задают.
Сумерки сменились ночью, фонарь, казалось, горел ярче, свет доставал до самых укромных уголков. Неслышно вошел Мак, он словно хотел отстраниться от шума и криков на улице.
— Ребята вошли в раж, — сообщил он. — Мясом с фасолью пообедали, теперь у них иной голод проснулся, я это предвидел. Пусти их — весь городок спалят.
— Как там небо? — спросил Бертон. — Ждать завтра дождя?
— Ночь ясная, звездная. Завтра распогодится.
— И вот еще что, Мак. У меня карболка кончилась Еще некоторое время перебьемся, но случись эпидемия какая, тогда дела плохи.
— Знаю, — кивнул Мак. — Я уже оповестил наших в городе. Они сейчас деньги собирают. За Дейкина нужно залог внести, чтоб его выпустили. Как его посадили, я сразу за дело взялся.
— Ничего, вы и Лондона командовать научите, — Бертон резко поднялся с матраца, — незаменимых нет.
Мак пристально посмотрел на доктора.
— Что с вами? Нездоровится?
— С чего вы взяли?
— Да взвинчены вы очень. Устали, наверное.
Бертон сунул руки в карманы.
— Может быть. А может, мне просто одиноко. Чертовски одиноко. Работаю в одиночку, а к чему все? У вас преимущество: я у людей сердце стетоскопом прослушиваю, а вы чуете его на расстоянии. — Он вдруг нагнулся, взял Лизу за подбородок, повернул лицом к себе, заглянул в сощурившиеся глаза. Молодая женщина легонько тронула доктора за запястье. Он тут же убрал руку в карман.
— Жаль, док, у меня ни одной знакомой здесь нет, не мешало б вам сейчас побыть с женщиной. В городе-то Дик вас быстро направил бы к кому нужно, у него там подружек — не счесть. Но вас там могут схватить и за решетку упрятать. А без вашего санитарного надзора нас отсюда в два счета выкинут.
— Порой, Мак, вы чрезвычайно догадливы, а порой наоборот. Пойду-ка я проведаю Альфа Андерсона, сегодня так и не удосужился к нему заглянуть.
— Идите, док, глядишь, на душе и полегчает. Ну, а за Джимом я присмотрю.
Док еще раз бросил взгляд на Лизу и вышел.
Крики за стеной утихли, голоса теперь были едва слышны. Казалось, сама ночь нашептывала что-то за палаткой.
— Док ничего не ест, — сказал Мак, — и никто не видел, чтоб он спал. Ох, боюсь, не выдержит он. Раньше-то ему все было нипочем. Женщина ему позарез нужна, хотя бы на ночь, чтоб пригрела, приласкала. Да и мне того же недостает. Тебе, Лиза, повезло — у тебя вон малыш: а то я б дело так не оставил.
— Чего?
— Как малыш, спрашиваю?
— Хорошо.
Мак серьезно покачал головой и сказал Джиму:
— Люблю не болтливых девчонок.
— Что там на улице происходит? Мне уж тут невтерпеж сидеть, пожаловался Джим.
— Да так, Лондон передал ребятам слова нашего гостя-щеголя и попросил проголосовать, доверяют ему или нет. Конечно, все его поддержали. А сейчас он с командирами насчет завтра толкует.
— А что — завтра?
— Да гость-то наш правду говорил: завтра все дороги в округе для наших ребят закроются. Не знаю, может, они забыли, что у нас еще машины есть. Так что завтра оцеплять сады мы не пойдем, а вышлем «летучие отряды». Разгоним одну кучу сборщиков, мигом — п о машинам, и к следующей. По-моему, должно сработать.
— А где горючее возьмем?
— Со всех машин соберем для наших «боевых». А послезавтра еще что-нибудь придумаем. Да, может, завтра так этих подлюг продажных запугаем, что они потом и в сады то не сунутся, а мы передохнем, пока новая партия «подменщиков» не прибудет.
Джим спросил:
— Мне можно завтра поехать, а?
— Да какой от тебя толк! — крикнул Мак. — Там нужны крепкие кулаки. Ты только место в машине будешь занимать. Подумай сам, куда тебе с больной-то рукой?
