Эйннер пожевал шелушащуюся нижнюю губу, решая, очевидно, какую степень откровенности можно позволить.
— Банковское дело — занятие грязное. Но задание было достаточно простое. Получить ответы, а потом избавиться от улик.
— И как, успешно?
— У меня по-другому не бывает.
— Я и не сомневаюсь.
— Не веришь!
Немного помолчав, Мило сказал:
— Успех и неудача раздаются Туристам равной мерой. И означают всегда одно и то же — завершение работы.
— Господи, уж не цитируешь ли ты книгу?
— Тебе бы не помешало ее почитать. Тогда и жизнь воспринимается легче.
Эйннер нахмурился, что дало Мило повод для тайного удовлетворения. Он еще помнил те, не столь давние, времена, когда сумасшедший, рваный, не совпадающий с биологическим ритм жизни бросал из одной крайности в другую — от желания покончить с собой к ощущению собственной непогрешимости и неуязвимости. Последнее явно проступало в словах и поведении Эйннера, а чрезмерная самоуверенность для Туриста — прямой путь к скорой смерти. Если для того, чтобы заставить его услышать предостережение, нужно солгать, что ж, так тому и быть.
— Где ты ее нашел? — поинтересовался Эйннер, напряженно всматриваясь в темнеющую дорогу.
— В Болонье. — Для пущей убедительности Мило хмыкнул и качнул головой. — Не поверишь, в книжной лавке.
— Шутишь.
— Пыльное такое заведение, со стеллажами до потолка.
— И как ты туда добрался?
— Шел по ключам, не хочу утомлять тебя деталями, но последняя подсказка попалась мне в одной испанской мечети. Была спрятана под корешком переплета Корана. Представляешь?
— Ну и ну. И что это была за подсказка?
— Адрес книжной лавки и указание, на каком стеллаже искать. Понятно, что держали ее на верхней, чтобы посторонний случайно не прихватил.
— Она большая?
Мило покачал головой.
— Не больше брошюры.
— И сколько времени у тебя на это ушло?
— Чтобы найти книгу?
— Да, с самого начала.
Ответить нужно было так, чтобы дать Эйннеру понять, что поиски — дело нелегкое, но при этом и не погасить надежду.
— Месяцев шесть или семь. Нужно только выйти на след, а потом тебя уже несет инерция. Тот, кто оставлял ключи, знал, что делает.
— Оставлял? По-твоему, это был он? А почему не она?
— Найди книгу, и сам поймешь.
29
За полчаса до Парижа низкое солнце окончательно скрылось за облачной пеленой. Пошел дождь. Эйннер, проклиная погоду, включил «дворники».
— Куда теперь?
Мило посмотрел на часы — около семи вечера. Вообще-то он надеялся отыскать Диану Морель, но рассчитывать на то, что она допоздна задержится на работе в пятницу вечером, не приходилось.
— К Энджеле. Переночую у нее.
— А я?
— У тебя здесь вроде бы какая-то знакомая.
Эйннер покачал головой.
— Не думаю, что сегодня что-то получится.
Скорее всего, решил Мило, никакой подружки и не было.
К дому Энджелы подъезжали медленно, опасаясь людей из ГУВР, но ни подозрительных личностей, ни фургончиков, служащих обычно мобильными пунктами наблюдения, не обнаружилось. Остановились в паре кварталов от дома, так что Мило пришлось пробежаться до подъезда под успевшим набрать силу дождем. Отдышавшись под козырьком, он вытер ладонью лицо и окинул взглядом панель. Во второй колонке его внимание привлекло помеченное звездочкой имя — «М. Гань». Он позвонил.
Прошло не меньше двух минут, прежде чем М. Гань — как оказалось, женщина — добралась до домофона.
— Oui? — Голос прозвучал настороженно.
— Прошу извинить, — громко, по-английски произнес он. — Я по поводу Энджелы Йейтс. Она моя сестра.
Женщина шумно вздохнула, и уже в следующее мгновение замок звякнул. Мило потянул дверь.
Мадам Гань было около семидесяти, и жила она одна. Ее муж, бывший смотритель дома, умер в 2000 -м, и работа свалилась на ее плечи. Об этом она рассказала Мило в своей тесной комнатушке после того, как удостоверилась, что гость и впрямь брат Энджелы, хотя та за все время ни разу о нем не упомянула.
— Она ведь была такая тихая, — словно ища у него подтверждения, сказала мадам Гань по- английски.
Мило согласился — да, Энджела действительно не отличалась болтливостью.
Он уже сказал, что хотел бы забрать кое-какие семейные фамильные ценности, прежде чем все будет передано в L'Armee du Salut — парижское отделение Армии спасения. Он назвался Лайонелом — на случай, если хозяйка спросит документы, — но обошлось без этого, а когда мадам Гань пригласила его на стаканчик вина, стало ясно — живется ей одиноко.
— Знаете, как я научилась английскому?
— Как?
— В конце войны я была еще ребенком. Отца убили немцы, и мать — ее звали Мари — осталась одна со мной и моим братом Жаном. Он уже умер. И она нашла американского солдата, черного, понимаете? Большого негра из Алабамы. Он остался. Мать мою очень любил и к нам с Жаном хороню относился. Долго это не продлилось — сами знаете, хорошее быстро кончается, — но он жил с нами, пока мне не исполнилось десять. Научил меня английскому и джазу. — Мадам Гань рассмеялась. — Гулял с нами, когда у него были деньги. Знаете, я видела Билли Холлидей, — похвастала хозяйка.
— Неужели? — улыбнулся Мило.
Она махнула рукой, умеряя его энтузиазм.
— Конечно, я была еще маленькой девочкой и ничего не понимала. Билли показалась мне слишком печальной. Другое дело — Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи. Да. — Мадам Гань закивала. — Их музыка нравилась мне куда больше. «Соленые орешки, соленые орешки», — пропела она. — Знаете эту песню?
— Чудесная вещь.
Разговор растянулся уже почти на футбольный тайм, и ему едва удавалось скрывать растущее беспокойство. Что, если они не заметили наблюдателя? Что, если их засекла полицейская камера? Сидя как на иголках, он ждал, что дверь вот-вот распахнется и Диана Морель со своим симпатичным напарником наденут на него наручники. С другой стороны, все его страхи, как сказал Эйннер, могли быть обычной
