Антонович?
— Вести пока малоутешительные. Ты куда сейчас?
— К главному инженеру.
— Потом приходи в механо-сборочный. Расскажу поподробнее.
— Добро. Мы всем цехом придем. Все равно, пока новые вагоны не подадут, делать нечего…
Воронов вошел в огромный механосборочный цех. Здесь в два ряда, справа и слева от железнодорожной линии, которая тянулась во всю двухсотдвадцатиметровую длину помещения, стояли поврежденные в бою танки, ждущие ремонта.
Откуда-то вылетела черноглазая девушка лет семнадцати и загородила ему дорогу. Она затараторила так быстро, что Воронов еле успевал улавливать смысл ее слов.
— Что случилось, Катюша? Да успокойся ты!
— Понимаете… Они совсем не слушают меня. Я им говорила, чтобы скорее шли в бомбоубежище, а они не слушают. А Колька Сычев… так тот даже мухой обозвал меня. «Отвяжись, — говорит, — муха, надоела!» А какая же я муха, если у меня противогаз и я дежурная? — И тут же, без всякого перехода, всплеснув руками, спросила: — Ой, а чего же это вы переоделись?..
Воронов не ответил: где-то неподалеку разорвалась бомба. Сильнее заработали зенитки. Катюша с тревогой поглядывала на застекленную крышу цеха и все ближе жалась к Воронову. Ей было страшно. Хотелось бежать в убежище, забиться в какой-нибудь угол, переждать. Но как же она убежит отсюда?! Ведь дежурная должна пример показывать. Вот если бы все пошли — и Воронов, и этот противный Колька, — тогда другое дело.
— Иван Антонович, ну скажите же им!..
— Боюсь, не послушают они меня, Катюша.
— Нет, вас они послушают. Я знаю.
Зенитки били уже где-то далеко. Потом и они смолкли. Объявили отбой воздушной тревоги.
— Вот видишь, все и кончилось, — сказал Иван Антонович.
Катюша отошла от Воронова. Проходя мимо молодого парня в серой ушанке, который работал вместе с Пастуховым, она бросила:
— У-у-у, злюка! Сыч несчастный!
Николай Сычев, который слышал, как она жаловалась Воронову, неприязненно посмотрел в ее сторону:
— Ябеда!..
Иван Антонович шел между рядами танков и с грустью смотрел на зияющие пробоины в бортовой броне, на разбитые гусеницы. «Неужели же так будет и завтра, и послезавтра?.. Неужели мы слабее немцев? — подумал он и сам же резко возразил себе: — Нет! Это неверно. Это не так… Мало у нас танков, вот в чем беда. Но их будет у нас больше, обязательно будет. Урал даст, и мы поможем. Будем работать еще лучше, чем работали до этого».
Но лучше работать, казалось, было невозможно. Возле каждого верстака, каждого танка хлопотали люди. Здесь были и рабочие в синих замасленных спецовках, и красноармейцы в ребристых танковых шлемах и темных комбинезонах.
Они почти не разговаривали между собой. Каждый молча делал свое дело. В одном месте молнией вспыхивали огни электросварки, в другом клепали что-то, в третьем натягивали на катки стальную многопудовую гусеницу, в четвертом снимали двигатель…
Воронов знал, что большинство из этих людей, несмотря на холод, усталость и недоедание, по нескольку суток не отходили от станков. Когда одолевал их сон, они ложились на верстаке или где-нибудь в углу и два-три часа отдыхали…
— Ну погоди же!.. — косо поглядывая вслед удаляющейся Катюше, сказал Сычев.
— Молчи. Работай… — Пастухов быстро отсоединял коробку передач от бортовых фрикционов.
— Я и так работаю, Степан Данилович, но… разве тут утерпишь? Не успел Иван Антонович войти в цех, а она уже тут как тут. Все выложила.
— Поддержи здесь.
— Есть поддержать! — по-военному ответил Николай и стал делать, что приказал мастер.
— Таль.
— Есть таль!
Коля потянулся рукой к крюку лебедки, подвел его ближе, зацепил за трос, подведенный Пастуховым под коробку передач, помог поднять деталь и перенести на верстак, стоящий вдоль стены.
— Разбирай.
Сычев приступил к работе. Степан Данилович подошел к соседней машине, где старик Потапов возился с танковым двигателем, а два бойца в темных ребристых шлемах трудились возле правой гусеницы. Старик так усердно работал, что с его морщинистого лба, несмотря на холод, катился пот. Непомерно большим торцовым ключом, натужно кряхтя, он завинчивал гайки на крышке блока цилиндров.
— Ну как, Сидор Петрович? Справитесь с танком до утра?
— До утра не знаю, а к вечеру, пожалуй, — тяжело разгибая спину, ответил Потапов.
— Да ты что, Петрович? Сейчас каждый танк на счету, а ты… Давай вместе. — Пастухов взял торцовый ключ и ловко стал закручивать гайки.
— А ну, отойди, — сказал Потапов, оттесняя Пастухова от мотора.
— Ты что? — удивился Степан Данилович.
— Ничего. И вообще, что ты ко мне пристал?
— Фронту танки нужны, понимаешь? — уже начал сердиться Данилыч.
— Понимаю. Не агитируй. Нужны, — значит, сделаем, — сказал Потапов и с остервенением начал завинчивать гайку за гайкой. — А ты… Тебе вообще сейчас полагается не ругаться тут со мной, а спать. Третьи сутки глаз не смыкал.
— Ладно, слыхали…
Воронов подошел к Пастухову и Потапову, поздоровался с ними, спросил:
— Давно не курили?
— Какое уж тут курение! И так неуправка, — ответил Пастухов и, посмотрев на хмурое лицо Воронова, на его военное обмундирование, положил ключ, вытирая паклей руки, спросил: — Никак, с худыми вестями пришел, Антоныч?
— Давайте сделаем перерыв на пяток минут. Я расскажу.
По указанию Пастухова все прекратили работу, собрались в центре цеха.
Воронов поднялся на танк, чтобы его могли все видеть. Он стоял на башне, рослый, суровый, с обнаженной седой головой, и не спеша протирал очки, ждал, когда установится тишина.
Ивану Антоновичу было не больше сорока лет, а выглядел он гораздо старше. Воронов очень рано остался без отца. С пятнадцати лет трудился на этом заводе. Работал и учился по вечерам. Окончил среднюю школу. Одно время был секретарем подмосковного, Березовского, райкома комсомола. Потом после окончания института снова вернулся на завод, но уже инженером. В тридцать девятом из молодых рабочих сформировал лыжный батальон и ушел с ним на фронт. С финской кампании весной сорокового года возвратился совершенно седым.
Все делал он не спеша, по-хозяйски, основательно. Никогда не произносил длинных речей, да и сам не любил их слушать. Он считал, что, если тебя люди уважают и если ты призываешь их на дело, нужное для народа, они и без того пойдут за тобой и сделают все, что требуется…
Пожилые, усталые рабочие смотрели на этого седого, сухощавого человека и ждали, что он скажет. Его они знали давно. Знали как справедливого, честного товарища.
Воронов протер очки, надел их и оглядел собравшихся.
— Ти-ише! Говори, Иван Антонович! — крикнул Сычев.
— Что там на фронте? — со всех сторон раздавались голоса.
— На фронте плохо, товарищи. Тридцатого сентября немцы начали новое наступление на Москву. Третьего октября они взяли Орел, а на следующий день захватили Спас-Деменск и Киров, пятого числа пали Мосальск и Юхнов. Войска нашего Западного фронта с тяжелыми боями отходят к Вязьме…
В цехе стало так тихо, что можно было услышать тяжелые прерывистые вздохи людей.
