сказал Воронов на совещании у директора. С ним, заместителем секретаря парткома, согласились.
На этом же совещании решили из добровольцев организовать отряд народного ополчения. Командиром этого отряда назначили Воронова.
Теперь Иван Антонович так был загружен всякими неотложными делами, что по целым неделям не появлялся дома. И работал, и ел, и спал на заводе. Работал и за себя, и за секретаря парткома, который находился в больнице. Нужно было заботиться о том, чтобы эвакуируемые на восток рабочие и их семьи были обеспечены продовольствием на дорогу. Приходилось ездить в различные военные организации, доставать оружие и обмундирование для отряда народного ополчения, налаживать питание. А к вечеру он отправлялся на площадь перед заводом, где после многочасовой смены рабочие проходили военную подготовку.
Вчера вечером его вызвали на совещание в Московский комитет партии. Перед собравшимися выступил секретарь ЦК. Он сказал, что обстановка на фронте резко ухудшилась, над Москвой нависла угроза. Чтобы отвести эту угрозу, необходимо всех москвичей поднять на защиту города. Москва должна направить на фронт боевые резервы, в которых нуждались войска Западного фронта, и в то же время резко увеличить производство военной техники, вооружения и боеприпасов.
Воронов тут же попросил разрешения уйти на фронт с отрядом, сформированным из рабочих завода. Тем более что на следующий день на завод после болезни должен был вернуться секретарь парткома Колчин. Просьба Воронова была удовлетворена. Прямо с совещания он отправился оформлять документы, потом забежал на несколько минут домой, переоделся и сейчас вот снова шел на завод…
— Стой! Пропуск!
Воронов поднял голову и прямо перед собой увидел двух патрульных — пожилого рабочего с усталым, строгим лицом и молодого капитана милиции. У обоих за плечами были винтовки, а на рукавах — красные повязки. Иван Антонович предъявил ночной пропуск и воинское удостоверение. Капитан, осветив фонариком документы, внимательно прочел их. Потом стал вглядываться в фотографию.
— Товарищи, нельзя ли поскорее? Я очень спешу.
— Нельзя, — отрезал милиционер. — Это ваша фотография на удостоверении?
— Конечно. Разве вы не видите?
— Не вижу. На ней вы совсем не похожи на себя. Посмотрите сами.
Воронов всмотрелся в маленькую карточку.
— Да, действительно. Мало похож. Когда выдавали удостоверение, с собой у меня была только эта, любительская. Потому…
— Потому и непонятно, гражданин.
Милиционер подошел к стене дома, открыл металлическую дверцу ящика, в которой находился служебный телефон, и позвонил на завод, стал выяснять, действительно ли Воронов работает там.
Потом капитан вернул Воронову документы.
— Вы что, только этой ночью получили удостоверение?
— Да. И обмундировался только что.
— То-то я смотрю, не очень складно сидит на вас форма, — заметил рабочий.
Воронов улыбнулся.
— Не обмялась еще. Да и отвык я от нее. С финской не надевал.
— Понятно.
Патрульные откозыряли Воронову и пошли дальше. Иван Антонович не успел сделать и несколько шагов, как из репродукторов послышалось: «Граждане, воздушная тревога!.. Воздушная тревога!»
Воронов ускорил шаг. Ему не хотелось спускаться в бомбоубежище, да и времени не было. Уже через несколько секунд завыли сирены. Вскоре загромыхали зенитные орудия. С крыш домов, с балконов застрочили спаренные и счетверенные пулеметы.
Воронов, перескакивая через груды обвалившейся штукатурки, кучи кирпича, бежал вперед. Он то забегал в подворотню или открытый подъезд, пережидал минуту-другую, то снова устремлялся вперед. Несмотря на бомбежку, по улице неслись грузовики с бойцами в касках, мчались юркие, быстроходные мотоциклы с выставленными вперед стволами ручных пулеметов, двигалась артиллерия, тяжело ползли приземистые танки.
13
В заводской проходной дежурила Мария Григорьевна Пастухова. Вот уже месяц она работала вахтером, с тех самых пор, как бывший вахтер старик Потапов вернулся в цех. Пастухова была в теплом стареньком пальто, валенках и сером шерстяном платке. На ее левом боку в брезентовом чехле висел противогаз. Только что кончилась бомбежка. Мария Григорьевна, тяжело опираясь руками о колени, опустилась на табурет возле стены. Задумалась о Саше: «Может, он давно уже воюет, а я ничего об этом не знаю. Непременно воюет, потому от него так долго и писем нет…»
Открылась дверь. В проходную вошел запыхавшийся Воронов.
Мария Григорьевна поднялась и, поправив очки с проволочными дужками, стала всматриваться в его лицо, потом взглянула на его новую не по росту сшитую шинель, на петлицы.
— Что, Григорьевна, не узнаешь?
— Да, никак, Иван Антоныч?
— Он самый.
— А чего это ты в форму вырядился? Неужто опять военным заделался?
Мария Григорьевна давно знала Воронова. Он жил почти рядом, часто бывал у них, с Данилычем ходил на завод, ездил на рыбалку с Сашей, когда тот приезжал в отпуск, разговаривал с ним о политике, о том, что нового в армии и за рубежом.
— Ничего не поделаешь, Мария Григорьевна, приходится… Небось каждый день слушаешь радио, знаешь, что творится на фронте…
— А-а… — женщина горестно махнула рукой, потом концом платка вытерла набежавшую слезу. — Лучше б уж не слушать нам это радио. Иной раз такое передают, что аж кровь застывает в жилах. То один город сдадут немцам, то другой… А то немец Москву бомбит… Разве же это порядок?
— Непорядок, Мария Григорьевна, большой непорядок… — ответил Воронов и направился к двери. — Степан Данилович в цехе?
— Та-ам. Третьи сутки из него не вылезает. Совсем рехнулся старый…
Выйдя из проходной, Воронов быстро зашагал по темному двору. Впереди виднелись силуэты огромных заводских корпусов. Мощно постукивал пневматический молот в кузнечном. Со стороны моторного цеха, натужно пыхтя, показался маневровый паровоз. Он тащил за собой целую вереницу открытых железнодорожных платформ, до отказа загруженных станками, электромоторами, разобранными кранами. У железнодорожной ветки Иван Антонович вынужден был задержаться и пропустить состав.
«Экая махина! — глядя на тихо ползущие товарные вагоны, думал он. — Месяц эшелоны уходят с территории завода, а все еще не закончили вывоз оборудования».
На одной из платформ Воронов увидел седого, сутуловатого человека. Тот тоже заметил Ивана Антоновича и соскочил с подножки.
— Ты что же это глаз не кажешь? — подходя к Воронову, спросил он и подал руку. — Нехорошо забывать родной цех. У народа вопросов всяких накопилось, а тебя днем с огнем, ночью с фонарем не разыщешь.
— Опять прорабатываешь, дядя Гордей?
— Ас вашим братом иначе нельзя. Пока в учениках ходил — слушался, а теперь…
Дядя Гордей был первым учителем, первым мастером Ивана Антоновича. Это он много лет назад ввел в свой цех застенчивого худощавого подростка — Ваню Воронова и начал учить ремеслу.
— Не сердись, дядя Гордей. Вчера целый день меня не было на заводе, потому и к вам не показывался. Как там у вас? Все уже вывезли?
— Где там! — махнул рукой мастер. — Дай бог к утру управиться… А что с фронта слышно, Иван
