нельзя. Куда ни кинешься, всюду танки, пушки. Хотели разведчиков переправить на ту сторону, и то не получилось. Все дырки законопатили, сучьи сыны. Нигде не проскользнешь.
— И как же вы там живете, в этом лесу? У вас же, наверное, ни продуктов, ни теплых вещей?
— А вот так и живем. Первые дни плохо было, а потом, когда соединились с партизанами, легче стало.
«А я-то голову ломала… Надо сейчас же уходить отсюда… Напишу маме записку и уйду со стариком», — подумала Наташа и спросила:
— Вы когда идете назад, Филипп Дмитриевич?
— А вот обогреюсь у тебя малость — и в дорогу. Я ведь с утра по городу шатаюсь. Пора и назад.
— И я с вами, — решительно сказала Наташа и, найдя свой рюкзак, стала укладывать в него теплые вещи.
Старик молчал. Допив чай, он взял чайник и налил себе еще полкружки.
— Нет, дочка, тебе нельзя туда, — наконец ответил Шмелев.
Наташа, не выпуская рюкзака из рук, резко обернулась к нему:
— Почему нельзя?
— Потому, что здесь ты нужнее…
— Кто сказал?
— Сказали те, кто послал меня сюда.
— А почему мне нельзя с вами? Ведь я… я тоже хочу бороться с фашистами.
— А ты и борись.
— Как же я буду бороться, если я одна, если у меня нет оружия?
— Тебе оно и не нужно, дочка, — сказал Шмелев. — Стрелять всякий сумеет, а вот знать, куда стрелять, где ударить… это посложнее. Сидим мы там, в лесу, и ничего не знаем, что тут у немцев делается. А надобно знать, и не только нам. Всей Красной Армии надобно знать, чего замышляют эти сукины сыны. Вот затем я и пришел к тебе, дочка. Ты по-немецки хорошо понимаешь, и… и сосед у тебя подходящий, знающий человек.
— Какой сосед?
— А тот, что через коридор живет. Говорят, он в адъютантах у самого ихнего генерала ходит.
Наташа задумалась…
Через час после ухода Митрича в комнату с небольшой охапкой дров вошла Надежда Васильевна. Она только что вернулась из деревни, принесла немного муки, картофеля и сейчас хотела растопить голландку и приготовить ужин. Паровое отопление школы не действовало. Голландкой уже лет десять, с тех самых пор, как построили котельную, никто не пользовался. Укладывая в печку дрова, Надежда Васильевна спросила:
— Ну как ты себя чувствуешь, дочка?
Наташа, занятая своими мыслями, не слышала вопроса матери.
«Спит», — подумала мать и, плеснув на поленья керосину, чиркнула спичкой. В печке весело запылал огонь. В комнате как-то сразу стало уютнее, теплее.
— Мама, как, по-твоему, я красивая?
Надежда Васильевна подошла к дочери, села на край дивана и пристальным, удивленным взглядом посмотрела на нее. «Вот, оказывается, чем заняты ее мысли. А я думала… Боже мой, она ведь совсем еще девочка. Маленькая, глупая девочка…»
— Конечно, красивая. Для меня ты всегда будешь самой красивой.
— А для других? Могу я, например, понравиться мужчине? Ну что ты на меня так смотришь?
— Я тебя не понимаю, дочка.
Наташа уже не слушала мать. Она усиленно думала над тем, сможет ли выполнить то трудное и опасное дело, за которое взялась.
4
В походном кабинете начальника контрразведки шел допрос русских пленных.
Посередине комнаты, перед письменным столом, стоял высокий, черноволосый красноармеец в грязной, окровавленной одежде. Яркий свет настольной лампы бил в его бледное, изможденное лицо. Этот сильный, режущий глаза свет ослеплял его, заставлял прищуриваться, закрывать глаза. Волосы красноармейца были взлохмачены, на разбитых губах запеклась кровь.
За письменным столом, в полумраке, видна была массивная фигура полковника Берендта. Бросался в глаза его огромный живот, стянутый широким офицерским ремнем, словно обручем.
Полковник пронизывающими глазами глядел на Хмелева и ждал ответа на только что заданный вопрос. Он внимательно следил за каждым движением пленного, за его взглядом, за малейшими изменениями в выражении лица.
Хмелев был взят в плен возле каменного моста, когда ополченцы мелкими группами прорывались через сады и огороды назад, к северо-западной окраине города. Берендт сам выехал на место, чтобы тут же допросить пленного, но Евгений еще очень плохо чувствовал себя.
Пришлось подождать, пока врачи приведут его в чувство. Только на другой день, уже после взятия города, Берендт получил возможность приступить к допросу. Но вот уже пять дней он, опытнейший контрразведчик, бьется с этим и тремя другими пленными — и никакого толку. На вопросы они не отвечают или говорят разные небылицы. Правда, ему все же удалось выудить у этого солдата, что он является рядовым третьей роты московского отряда народного ополчения, который вместе с регулярными советскими частями оборонял город Березовск. Больше пленный ничего не сказал.
Полковник настойчиво задавал Хмелеву вопрос за вопросом через своего помощника — рыжеволосого капитана Шлейхера, который, выставив вперед свою квадратную челюсть, стоял за спиной пленного и сверху вниз смотрел на него, готовый в любую минуту нанести тяжелый удар огромной рукой.
— Зачем этот человек остался в нашем тылу? — медленно, чуть не по слогам, спросил по-немецки Берендт.
Шлейхер шагнул вперед и с угрозой сказал по-русски:
— Господин полковник спрашивает: зачем вы остались в нашем тылу?
— Я уже говорил… — усталым, измученным голосом ответил Евгений.
— Что вы говорили? — все больше свирепея, переспросил Шлейхер.
— Я был ранен.
— Почему он не ушел вслед за своими? — снова спросил Берендт.
Капитан перевел вопрос Хмелеву.
— Я был без сознания. Вы же знаете. И потом, город уже был в ваших руках.
Густав Шлейхер переводил ответы пленного своему шефу, а тот задавал все новые и новые вопросы.
— Какое он получил задание от своего командования? Спрашивайте, Шлейхер, спрашивайте. Быстро! Не давайте ему раздумывать!
И Шлейхер спрашивал.
— Вы разведчик. Это нам известно. Какое задание вы получили от русского чека?
— Я не знаю никакого чека, был без сознания.
Шлейхер переводил ответы пленного, а полковник уже не вслушивался в смысл этих слов. Раскуривая сигарету, он смотрел куда-то мимо Евгения и думал. У него еще вчера возникла одна мысль, от которой он до сих пор никак не мог отделаться.
«А что, если одного из этих пленных… вот хотя бы этого, взять да и отпустить. Пусть идет назад. В свою часть. А в подходящий момент… Это было бы колоссально!»
Но как это сделать? На западе подобные эксперименты ему удавались легко. Там в таких случаях все
