До развалин кирпичного завода оставалось не больше пятидесяти метров, и тут случилось несчастье. Правая нога Олега угодила в какую-то яму, и он упал. Немецкая овчарка с разгона прыгнула ему на плечи и стала терзать одежду…
В комнату вернулся Берендт.
— Вы были там? — спросил его генерал.
— Да. Барак сгорел. Есть жертвы.
— Не удалось установить, кто это сделал?
— Пока нет. Но думаю, что это была небольшая диверсионная группа.
— Ну хорошо, а часовой? Что делал часовой?
— Часового не нашли на месте.
В это время в комнату вбежал Вебер.
— Поджигатель задержан, мой генерал!
— Ведите его сюда. Я хочу сам допросить этого негодяя.
В комнату под конвоем двух автоматчиков, хромая на правую ногу, вошел Олег. Его губы искусаны. Мокрая от растаявшего снега верхняя одежда была изорвана. Среди темных лохмотьев на груди мальчика выделялся красный пионерский галстук.
У Наташи от лица отхлынула кровь. «Так вот, оказывается, кто это сделал! Вот для чего нужна была чистая рубашка и красный галстук!.. Чистую рубашку надел. К смерти приготовился… А я не догадалась, не уберегла его. Я должна была сказать ему о партизанах, о том, что приходил ко мне Шмелев, что надо не в одиночку…»
Увидев перед собой мальчика, Мизенбах с негодованием спросил:
— Что это такое? Кого вы мне привели?
— Поджигателя, мой генерал.
— Поджигателя? Этого не может быть! Такое под силу хорошей, опытной диверсионной группе, а вы мне суете под нос какого-то сопливого мальчишку!
Олег не понимал по-немецки, но по резкому тону генерала, по тому, как он и все остальные смотрят на него, догадался, что речь идет именно о нем. Ему трудно было стоять на вывихнутой, опухшей ноге, но он стоял, гордо подняв вверх взлохмаченную, рыжеволосую голову, и, словно пойманный в капкан зверек, ненавидящими глазами смотрел на этого генерала в пенсне.
Но вот мальчик повернул голову в сторону и сразу увидел Наташу. Она стояла у стены и расширенными, испуганными, укоряющими глазами смотрела на него. «Что же ты наделал, Олежка? Что же ты наделал?..» — читал он в ее глазах. Испугалась. Девчонки, они все такие. Как чуть, так в истерику. Он, Олег, в эту минуту считал себя сильнее и взрослее Наташи. Он ведь мужчина. А Наташа думала о нем: «Глупый ты, глупый… Ты еще по-настоящему не понимаешь, что тебя ждет…»
Олег через Надежду Васильевну знал, что сегодня у этого генерала будет какой-то праздник и что офицер, который живет рядом с Ермаковыми, все время уговаривал Наташу пойти на этот вечер.
Олег любил Наташу. Она первая надела на него красный галстук на Красной площади, она первая рассказала о юных героях, которые участвовали в революции и в гражданской войне. Он верил ей как себе. И все-таки ему было обидно. В то время как он лежал там, у барака, в снегу и выжидал удобный момент, чтобы поджечь помещение и швырнуть в дверь одну за другой гранаты, она, его любимая вожатая, его воспитательница, была здесь и, может, даже пела для этих гадов…
В комнату вошел Шлейхер и сообщил Берендту, что действительно поджог совершен этим мальчишкой. Барак охранялся только одним часовым, да и тот, как сказал оставшийся в живых дневальный, в этот момент находился в помещении. Грелся у печки. К бараку примыкает сад. Вот по этому саду и подобрался мальчишка к казарме. Преступная беспечность командиров вновь прибывшей части позволила…
Полковник Берендт слово в слово передал услышанное от Шлейхера генералу.
— Это поразительно! — с возмущением развел руки Мизенбах, подошел ближе к мальчику и стал допрашивать его: — Это правда?
Шлейхер перевел мальчику вопрос генерала.
— Что «правда»? — переспросил мальчик.
— Правда, что именно ты поджег барак?
Лгать и выворачиваться было бесполезно. Олег знал, что сделал большую ошибку. Когда его поймали возле разрушенного кирпичного завода и привели к полыхавшему огнем бараку, он вгорячах с ненавистью бросил им в лицо: «Это я, я поджег… я швырнул гранаты! Так вам и надо, фашистам проклятым!»
Конечно, Олег понимал, что поступил опрометчиво, Надо было попробовать как-то выкрутиться из этого положения. Хотя вряд ли они поверили бы ему. Вон в руках этого немца с квадратной челюстью его ушанка. И когда она слетела с его головы!
— Отвечай. Это твоя шапка?
— Моя.
— Ты поджег барак?
— Я уже говорил. Чего вам еще?..
— Тебя спрашивают: ты поджег барак?
— Ну я…
— Ты что, партизан? — все больше удивляясь, спрашивал Мизенбах.
Олегу раньше не приходила в голову такая мысль. Он даже обрадовался.
— Да, партизан.
— Маль-чиш-ка! Кто тебя послал? Говори, сколько вас? — спросил Берендт.
— Я один.
— Как один?
— Очень просто. Один, и все.
— Где ты живешь? Кто твои родители? — спросил Берендт.
Этого вопроса больше всего боялся Олег. Он не хотел, чтобы немцы узнали, что он жил у Ермаковых, не желал, чтобы Наташа и Надежда Васильевна пострадали из-за него. Правда, офицер, Вебером, кажется, его зовут, никогда не видел его, а вот тот солдат, который стоит у окна и грустными глазами смотрит на него, он дважды видел его у Наташи. Он, конечно, выдаст Ермаковых, расскажет все. Ну и пусть, а он будет стоять на своем.
— У меня нет родителей и дома нет.
— Как нет?
— Вот так и нет. Была мама — вы убили ее. А теперь спрашиваете? — злился Олег.
Берендт обернулся к присутствующим:
— Кто знает этого мальчика?
«Скажет или не скажет?» — в упор глядя на Адольфа Бруннера, думал Олег. Но тот молчал.
— Может, вы знаете, фройляйн? — обратился он к Наташе.
Наташа в это время так же, как и Олег, думала о том, выдаст их Бруннер или не выдаст. Услышав вопрос, она не знала, что сказать в ответ. Наконец решилась:
— Знаю.
«Что она делает? Что она делает?! — возмущенно думал Олег. — Она же подведет себя и Надежду Васильевну».
— Я его видела на строительстве оборонительных сооружений. Он там был вместе с матерью.
— Так, так, дальше.
— Больше я о нем ничего не знаю.
У Олега отлегло от сердца. «Молодец, Наташка. Выкрутилась».
— Ну хорошо, допустим… — Берендт снова обернулся к Олегу. — Кто же тебе дал чистую рубаху и эту… эту красную тряпку?
— Это не тряпка. Это… это часть нашего Красного знамени. Это пионерский галстук!
— Ты — пионер?
— Да, пионер. И вы не смотрите на меня так… Я все равно не боюсь вас. Вот!
