— Да бросайте же, бросайте, товарищ комиссар!.. — крикнул он слабеющим голосом. — Задавит!..
И вот когда танк, нырнув в кювет по ту сторону проселочной дороги, стал взбираться на проезжую часть, Воронов метнул гранату под гусеницу. Раздался взрыв, и танк, дрогнув всем корпусом, замер на месте…
В это время подбежал и с разбегу упал возле Воронова невысокий, щуплый лейтенант в больших роговых очках.
— Товарищ комиссар, докладывает лейтенант Прозоров. По приказанию командира полка прибыл с резервной ротой в ваше распоряжение.
— Противотанковые гранаты есть?
— Имеются.
— Занимайте оборону вдоль проселочной дороги. Задача: не пропустить танки к автостраде.
— Есть! — ответил Прозоров и обернулся в сторону дома лесника, откуда бежали его бойцы: — Рота, ложись! Командиры взводов, ко мне!..
Бои кипел и у самого дома лесника. Счетверенная зенитно-пулеметная установка переместилась вправо, поэтому автоматчики снова появились в рощице, находящейся метрах в пятидесяти левее усадьбы. Было хорошо видно, как между тонкоствольными невысокими деревьями мелькали их фигуры.
Возле угла усадьбы за ручным пулеметом лежал Валерий Голубь и строчил по наседающим автоматчикам. Своим огнем он прикрывал слева командный пункт Кожина и штаб полка. За второго номера был у него раненый красноармеец.
Позади них, от крыльца штаба полка, тоже раздавались выстрелы. Гордей Прохорович, прислонившись плечом к бревенчатой стене, словно охотник, с колена стрелял из винтовки по перебегающим в роще гитлеровцам. Но чем дальше, тем труднее было вести огонь часовому. Он был ранен и еле удерживал на весу винтовку. Если бы не стена, он, пожалуй, не удержался бы на ногах, упал на землю.
Возле Иванова с индивидуальным пакетом в руках топталась Катюша. В тот октябрьский день, когда отряд ополчения пробивался к переправе, она на двух повозках с ранеными первая достигла каменного моста и переехала на левый берег, а весь отряд не успел — на берегу появились немецкие танки и отрезали ополченцам путь отхода.
— Давай перевяжу, слышишь?.. Давай, я умею. Я на курсах училась.
— Отойди, дочка. Пока не сменят, не сойду с поста, — отвечал часовой, не выпуская из рук винтовки.
— Ну кто тебя сейчас сменит?.. Видишь, что кругом делается?..
Всюду, куда командир полка устремлял свой взор, полыхал огонь, гремели выстрелы. Люди стояли стойко, дрались до тех пор, пока не падали, сраженные осколком снаряда или очередью пулемета, пока через них не проходили танки. И все-таки он знал, что, если через несколько минут не подоспеет обещанная комдивом помощь, все будет кончено.
Не успел он подумать об этом, как в блиндаж ворвался Сорокин.
— Товарищ командир!.. Товарищ майор!.. — сильно волнуясь, обратился к нему помощник начальника штаба. — Танки обошли нас с двух сторон, рвутся к деревне Щукино…
Вот когда Кожин, быть может, впервые за дни боев, за всю свою жизнь по-настоящему ощутил, как откуда-то изнутри к сердцу подкрадывается страх.
Надо срочно принимать какие-то меры и преградить немцам путь, не дать им замкнуть кольцо окружения. Но у него не было сил. А те люди, которые бились рядом с ним, преграждали врагу путь вперед, большего не могли сделать. Совершить большее, чем они совершали, было не в человеческих силах.
В этот критический момент вдруг со стороны деревни Щукино раздались артиллерийские залпы. «Асланов!» — обрадовался Кожин.
В следующую минуту Кожин уже был на северной стороне усадьбы лесника. Оттуда он хорошо видел артиллеристов. Одна батарея уже заняла позиции и вела огонь по танкам. Другие орудия разворачивались, снимались с передков, открывали огонь по немецким танкам, двигающимся в обход деревни.
Артиллеристов увидели и бойцы.
— А-а-а-а!.. — как эхо, пронеслось над заснеженной поляной.
Люди, заметившие, что пришла наконец помощь, от радости кричали: «Ур-ра-а-а-а!», а до слуха Кожина доносился только этот последний звук: «А-а-а-а!»
19
На окраине Андреевки, почти у самого обрыва, возвышалась старая белокаменная церковь. За церковью на пологом склоне холма, окруженном массивной железной оградой, полузасыпанной снегом, раскинулся сад. Среди деревьев со свистом носился холодный декабрьский ветер. Вот он сорвал с белого наста снежную пыль, закружил в стремительном вихре, взметнул ее вверх и с силой бросил на штабных командиров, которые в этот утренний час находились на колокольне. Среди этой группы военных стоял командующий армией и смотрел в стереотрубу.
«Вж-ж-ж-ж… Вж-ж-ж-ж-ж…» — с визгом проносились над колокольней тяжелые немецкие снаряды и, падая где-то позади церкви, рвали на части тугой воздух: «А-ах!.» А-ах!..»
— Товарищ командующий, надо спуститься вниз. Здесь опасно, — шагнув вперед, предложил адъютант генерала Кленов.
Громов не ответил. Все его внимание было приковано к тому рубежу, где дралась дивизия Полозова… Где четвертые сутки не смолкал грохот боя, где самолеты врага висели над передним краем, где вся окрестность была затянута черным маслянистым дымом…
Три дня назад гитлеровцы, прорвав фронт в стыке между вторым полком дивизии Полозова и соединением соседней армии, по рокадной дороге устремились в сторону Кубаревки — во фланг и тыл соединений генерала Громова.
Полку майора Кожина при поддержке двух дивизионов артиллерии и других подразделений, присланных в его распоряжение, с огромными усилиями удалось остановить немецкие танки и пехоту севернее деревни Щукино.
На следующий день, подтянув новые силы, гитлеровцы двинулись на северо-восток, в сторону Голощекина. В этом направлении им удалось продвинуться почти на восемнадцать километров.
От острия немецкого танкового клина до Москвы оставалось теперь всего каких-нибудь сорок километров.
Навстречу прорвавшимся немцам были брошены резервные части Громова и соседней армии. В шести километрах от Голощекина немцы были остановлены и разгромлены. Но и после этого положение оставалось напряженным. Рокадная дорога, проходившая по тылам дивизии Полозова, до деревни Щукино находилась в руках противника. Соединение Полозова с трех сторон было охвачено гитлеровцами…
— Не смолкает огонь… — оторвавшись от окуляров стереотрубы, произнес командующий.
На колокольню чуть не бегом поднялся генерал Тарасов.
— Ну и лестница, будь она проклята, — тяжело дыша, сказал начальник штаба.
Громов обернулся и с тревогой посмотрел на него. Он боялся, что тот снова пришел с какими-нибудь недобрыми вестями.
— Опять стряслось что-нибудь? — с тревогой спросил он.
— Стряслось, Павел Васильевич, стряслось! Только не хмурь ты брови, ради бога. Не все же мне приходить с плохими вестями.
У командующего отлегло от сердца.
— Докладывай.
— Немцы выбиты из Щукино!
