свидетелями, доказывал, что нельзя отстранять Кожина от командования полком, а тем более судить. С ним соглашались, но… «С комиссией трудно спорить», — говорили ему. «Да почему? Почему трудно, если человек не виновен или не настолько виновен, чтобы его можно было судить?» Комиссар дивизии обещал съездить к члену Военного совета армии и даже поговорить с командующим, но не ручался за положительный результат.
Молча раздевшись у порога, Воронов как-то отчужденно, строго посмотрел на Кожина.
— Хоро-о-ош, нечего сказать.
— А-а-а, комиссар… Здравствуй. Привез нового командира?
— К сожалению, не привез. А надо бы, — ответил Воронов и прошел к столу, небрежно отодвинул пустую бутылку, миски с остатками пищи. — У тебя есть что-нибудь перекусить, Валерий? — спросил он у Голубя.
— Есть, товарищ комиссар, есть! — с радостью воскликнул Голубь, думая: «Теперь все будет в норме. Уж кого-кого, а Воронова майор Кожин послушается, перестанет пить».
— Тащи, а то я с утра ничего в рот не брал.
Голубь вышел. Александр с того момента, как Воронов переступил порог землянки, не спускал с него глаз, скептически смотрел на него. Он заранее знал, что поездка Воронова к комиссару дивизии ничего не даст. И сейчас по настроению Ивана Антоновича он видел, что не ошибался.
— Что же, тебя в дивизии даже не покормили?
— Не покормили, — коротко ответил Воронов.
— Попятно. С плохим командиром и комиссару неважно живется. Не тот почет.
— Не тот. Ты только посмотри, на кого ты стал похож.
Кожин потрогал расстегнутый ворот гимнастерки, ощупал густую щетину на бороде, хотел взяться за широкий командирский пояс, но не нашел его на месте.
— Да, действительно видик не того…
Катюша на подносе внесла ужин комиссару. Голубь принес чайник и поставил на стол.
— А водка? Где водка? — напустился Кожин на Валерия.
Валерий молча переступал с ноги на ногу и не знал, что ответить командиру. Катюша растерянно моргала глазами, глядя на комиссара.
— Принесите водки. Да побольше! — распорядился Воронов.
Теперь уж совсем растерялись и Голубь, и Катюша. Даже Кожин и тот с удивлением смотрел на Ивана Антоновича.
— Ну, что же вы стоите? Тащите все, что есть.
Голубь и Катюша со всех ног бросились к выходу и через несколько минут уже снова вошли в землянку, неся в руках по две поллитровые бутылки.
— И это все? — деланно удивился комиссар.
— Все. Больше нет… Вот честное слово, — ответила вконец растерявшаяся Катюша.
— Жаль, что так мало. Ну да ладно, я думаю, обойдемся.
Когда Катюша с Валерием вышли, Воронов ловким ударом ладони по донышку выбил пробку из бутылки и налил полный стакан водки Кожину, а потом себе.
— Давай выпьем! Гулять так гулять!
Кожин хитро поглядывал из-под густых, насупленных бровей на комиссара. Потом взял в руки наполненный доверху стакан. Чокнулись. Воронов, даже не пригубив, поставил стакан на стол и с аппетитом начал есть жареную картошку.
— Ну давай, что же ты? — предложил Кожин.
— Пей, я сперва поесть хочу. Нельзя же на голодный желудок.
— Нельзя-я-я… Эх вы, по-ли-тики! Думаешь, я не разгадал твой фокус?.. Вот, мол, мой ход конем. Умный поймет, а дурак… Только я так, брат, считаю. С дураков меньше спросу. И поэтому будь здоров! — И Кожиц залпом осушил стакан.
Воронов налил еще.
— Пей, — спокойно, как ни в чем не бывало, снова предложил он.
Кожин посоловевшими глазами смотрел на комиссара.
— Ты что, издеваешься надо мной?
— А почему бы и не поиздеваться над слабым человеком? У тебя же нет ни воли, ни характера.
— Ну, знаешь…
— Что, не согласен? Придется согласиться. Не успела надвинуться туча, а ты уже решил, что грянула гроза, и вместо того чтобы защищаться, бороться, ты поднял руки вверх, без боя сдался. И пусть, мол, будет что будет. Так поступают только слабые, малодушные люди.
— Не-ет, комиссар, я не слаб. И ты это хорошо знаешь. Но я могу драться только с врагом, а тут… С кем я должен драться? С представителями штаба армии? А может, с Протасовым ты прикажешь драться?.. Ему говоришь — белое, а он твердит — черное. Вот и весь разговор.
Наевшись, Воронов ушел, не сказав ни слова. Кожин позвал Голубя. Попросил его что-нибудь сыграть и спеть. Сам же, опять обхватив руками голову, сел за стол, задумался. Голубь, склонившись возле железной печки над баяном, начал играть.
Когда Валерий на минутку сдвинул мехи и перестал играть, Кожин поднял голову и вопросительно посмотрел на него:
— Ты чего?
— Я сейчас. Вот только ремень поправлю, — ответил Валерий и, подыгрывая себе, запел неторопливо, размеренно:
Кожин подхватил песню. Пел тихо, напевно. Казалось, что звуки этой песни исходят из самого сердца, будто кто-то умелой рукой осторожно прикасается к струнам его молодой, изболевшей души.
Вошел Воронов и, прислонившись спиной к бревенчатой стене землянки, слушал песню и наблюдал за Кожиным. Он знал, что сейчас в душе Александра клокочет буря, что он борется сам с собой. Знал, что этот человек не поддастся унынию, переломит себя и снова будет прежним — крепким как кремень, волевым, думающим.
Голос Кожина звучал теперь громче, увереннее, а взгляд с каждой минутой делался все более колючим, огненным. Он смотрел так, будто перед собой видел своих злейших врагов.
— Нет, не выйдет! — вскричал вдруг Александр и так шарахнул кулаком по столу, что посуда зазвенела.
— Что не выйдет? — спросил Воронов.
— Ничего не выйдет! Все равно им не удастся сломить Кожина, оторвать от полка!
— Вот это другой разговор. За это, пожалуй, и я бы выпил, — сказал Воронов и взялся за свой
