перед ними немецких солдат…
Но и этого казалось мало Александру. Он вместе с комиссаром, начальником штаба и командиром приданного артиллерийского дивизиона Аслановым несколько раз лично вел командирскую разведку. Вместе с бойцами боевого охранения часами лежал на островке чуть не под носом у противника и до рези в глазах всматривался в противоположный берег…
Когда оборона противника была хорошо изучена, Кожин приказал в тылах полка создать точно такую же систему обороны, какая была у гитлеровцев, стоявших против его подразделений, — снежные валы, траншеи, проволочные заграждения и минные поля. В траншеях и за снежными валами он поставил наблюдателей с ракетницами. Каждую ночь очередная рота отводилась с переднего края и начинала прорываться сквозь эти позиции. Задача считалась выполненной, если рота бесшумно, не замеченная ракетчиками, преодолевала все препятствия и врывалась хотя бы в первую траншею.
Бойцам было нелегко еще и еще раз подползать по глубокому снегу к обороне «противника», резать колючую проволоку, делать проходы в минных полях и бросаться на штурм, а Кожин был неумолим. Он не отпускал людей до тех пор, пока они наконец не овладевали позициями «врага», не прорывались в его тыл.
Готовя подразделения к предстоящему наступлению, Кожин все время думал, какая же задача командованием будет поставлена перед их дивизией, и в частности перед его полком.
У него созрел даже свой собственный план. С ним он и ездил сегодня к полковнику Полозову…
В землянку спустились Воронов и Петров, через минуту туда же пришел Асланов.
Все они хорошо знали, с чем ездил Кожин к командиру дивизии.
— Ну, как Полозов? Одобрил?.. — поинтересовался Воронов.
— Не знаю… — после минутного молчания ответил Кожин. — Обещал подумать… Но сколько можно думать? Чего тут неясного?
Кожин вынул из полевой сумки карту, развернул ее на столе и хлопнул по ней ладонью:
— Смотрите сюда!
Основная мысль Кожина состояла в том, чтобы, когда будет получен приказ о наступлении, тихо, без артподготовки, без единого звука, подползти к самому переднему краю противника, сделать проходы в проволочных заграждениях, бесшумно снять часовых в траншеях и как снег на голову обрушиться на передовые подразделения, перестрелять их из автоматов, переколоть штыками, зайти главным силам противника в тыл, затем соединиться с отрядом ополчения, партизанами и в условленный день с разных сторон нанести удар по Березовску: сводным отрядом Кожина — с тыла, а остальными полками дивизии и приданными ей новыми частями — с фронта. Удар по замыслу Александра должен быть нанесен внезапно и с такой силой, чтобы разгромить березовскую группировку немцев еще до того, как гитлеровское командование сумеет выдвинуть на помощь Мизенбаху свои резервы.
Чем больше развивал свою мысль Кожин, тем сильнее возбуждался Асланов. Ему нравилась дерзкая идея командира полка. Когда Александр закончил, Асланов вскочил с места и горячо воскликнул:
— Пусть лопнут мои глаза, если ты не будешь маршалом!
Он прямо не подчинялся Кожину, кроме того, был его другом и потому часто обращался, к нему на «ты», особенно когда рядом не было подчиненных.
— Перестань! — остановил его Кожин и сделал паузу.
— Да, но… надо, чтобы нас кто-то сменил на переднем крае, перед тем как мы приступим к выполнению этого плана, — осторожно вставил начальник штаба.
— Если план будет утвержден — сменят. Я говорил об этом с комдивом.
— Идея, конечно, заманчивая, но…
— Что «но»? Какое тут может быть «но»? — горячился Вартан, глядя в глаза майору Петрову.
Спокойно выслушав Асланова, начальник штаба продолжал:
— Но мы не знаем замысла командующего. Очень возможно, что он решит для этой цели использовать совсем другие полки. Или вообще не станет засылать в тыл противника наши части… Дело это очень рискованное.
24
В то время, когда в землянке шел этот спор, к командному пункту полка тихо подкатила «эмка». В ней сидели Громов и Полозов. Увидев генерала, выходившего из машины, Голубь, который в эту минуту стоял у входа возле часового, метнулся к двери землянки, чтобы сообщить командиру о прибытии в полк командующего.
— Товарищ красноармеец! — окликнул его Громов. Голубь остановился. — Не надо докладывать. Мы и так…
Командующий, а за ним и Полозов прошли мимо него и бесшумно открыли дверь.
Землянка командира полка состояла из двух отделений. В первом спали Голубь и Олег, во втором — командир с комиссаром. Когда Громов вошел в первое помещение, он сразу же из-за перегородки услышал голос Кожина:
— Не может этого быть!
— Почему? — спросил другой голос.
— Да потому, что внезапным ударом с двух сторон — с запада и востока — легче покончить с березовской группировкой. Командующий не может не учитывать это обстоятельство при разработке плана контрнаступления. Это во-первых. Во-вторых, прорвавшись в тыл врага, мы будем действовать в тех местах, где в октябре оборонялись. Мы как свои пять пальцев знаем эту местность. Нам легче выполнить такую задачу.
«А ведь правильно рассуждает Кожин. Другие неизбежно понесут большие потери», — раздеваясь и вешая свою бекешу на вешалку у двери, подумал Громов.
— Командующий согласится со мной, — с уверенностью продолжал Кожин. — Мы же за это время хорошо изучили систему обороны противника, знаем, когда и как сменяются посты в траншеях, где секреты. Мы их накроем так, что они и опомниться не успеют. Прорвемся к ним в тыл, а там…
Громов многозначительно посмотрел на командира дивизии и откинул плащ-палатку…
— А там? — войдя за перегородку, спросил Громов.
Все обернулись и, вскочив с места, вытянулись. «Вот и все. Приехал снимать. Сам приехал», — мелькнуло в сознании Александра.
— Товарищ командующий, вверенный… — начал было докладывать Кожин.
Громов прервал его.
— Что «а там»? — снова спросил командующий. — О чем вы тут говорили?
— Обсуждали план разгрома березовской группировки, — смущенно ответил Кожин.
— Вот даже как?! — воскликнул Громов и обернулся к Полозову. — Мы так плохо командуем, что они махнули на нас рукой и сами принялись за разработку наступательной операции… Тоже мне Наполеоны! — беззлобно проворчал он, прошелся к печке, вернулся назад и, сердито глядя на Кожина, приказал: — А ну- ка изложите свою мысль. Докладывайте с самого начала.
Александр начал докладывать. Воронов следил за ним, за выражением лица, за интонацией его голоса и видел, что тот докладывает уже не с таким вдохновением. Уже не горели огнем его глаза, не было той уверенности в голосе. «Эх, Кожин, Кожин! Ведь именно сейчас в твоем голосе должна звучать та убежденность, та вера в успех дела, которая звучала всего несколько минут назад. А ты не выдержал, сдался».
Кожин излагал свою мысль, показывал места прорыва, говорил о том, как полк, отряд ополчения и партизаны будут действовать в тылу врага, а командующий молчал. Ни одним словом не обмолвился. И Александр не знал, согласен он с его планом или считает все это глупостью, детской забавой.
Но командующий был другого мнения. Ему нравился дерзкий замысел этого, в сущности, еще совсем молодого командира. И не над деталями этого плана думал он сейчас. Ему нравилось главное — широта командирской мысли. Нравилось то, что этот человек постоянно изучает противника, отыскивает его слабые
