— Нет. А разве кто-нибудь должен был прийти? Ты же мне сказала, что совещание назначено в другом, месте.
— В другом, — задумчиво ответила Наташа. — Может быть, Саша захотел что-нибудь передать нам…
— У него важные дела. Разве ему сейчас до этого?
Наташа, подумав, снова стала одеваться. Ей пришла мысль о том, что она должна была не Нюшу посылать к Пастухову, а пойти сама. Ведь она более обстоятельно сумела бы рассказать о Хмелеве и о своих подозрениях…
Надежда Васильевна с удивлением смотрела на дочь:
— Ты куда?
— Туда, к ним… Мне надо…
Ермакова подошла к дочери и отобрала у нее пальто.
— Ты рехнулась, Наташка! Ведь сама говорила, что за тобой могут приехать в любую минуту. Если тебя не застанут здесь, начнут искать по всей деревне и могут нарваться на дом, где происходит встреча. Ты же этим все испортишь.
Эти слова матери отрезвили Наташу. В самом деле, ей нельзя появляться там. Она провалит все дело и погубит людей. «Значит, надо ждать». Наташа подошла к окну и стала вслушиваться в завывание ветра. Она так чутко прислушивалась, будто могла сквозь этот неустанный вой услышать голоса тех людей, которые собрались сейчас на западной окраине Сосновки, в маленьком домике у самого леса.
– А почему ты задержалась? — вдруг спросила мать.
— Так… Дел много было, — не сразу ответила Наташа.
Ей не хотелось рассказывать о явке, куда она ходила, о встрече с Хмелевым. Знала, что мать расстроится и начнет уговаривать ее больше не возвращаться в Березовск, не подвергать себя опасности.
Надежда Васильевна больше ни о чем не спрашивала Наташу. Закутавшись в теплую шаль, она дремала на никелированной кровати тети Даши. Та еще с вечера ушла куда-то по заданию командира партизанского отряда и не появлялась до сих пор. Рядом, на русской печке, сладко посапывал во сне шестилетний Андрейка. А Наташа даже не присела. Она то ходила по комнате, то стояла у окна и вслушивалась в звуки ночи, а то вдруг, услышав чьи-то приближающиеся шаги, выбегала на крыльцо и ждала, не откроется ли калитка. Но всякий раз человек, шаги которого она слышала, проходил мимо, и Наташа, поникшая, возвращалась в комнату и снова стояла у окна и ждала, ждала…
В первом часу ночи, когда Наташа уже совсем отчаялась и решила, что Кожин не придет, в окно тихо постучали.
Наташа насторожилась. Она знала, что это не немцы. Те бы не так стучали. Не раздумывая ни секунды, девушка бросилась к двери и широко распахнула ее. Через порог переступил высокий, плечистый человек в маскхалате, с автоматом на груди.
Окинув быстрым взглядом комнату и двух женщин, вошедший спросил, обращаясь к Наташе:
— Вы — Наталья Петровна Ермакова? — и, когда Наташа кивнула, продолжил: — Я от майора Кожина. Здравствуйте. Извините, що так поздно, но есть одно важное дело… Кто у вас в доме?
— Это, моя мама. Больше никого нет. Хозяйка еще не приходила. А вы кто?
— Николай Бандура, командир взвода разведчиков.
— Проходите, садитесь… Вы, наверное, голодны?
— Спасибо, ничего не надо. Скоро уходим…
Надежда Васильевна стояла в стороне. Она с радостью заметила, как повеселела Наташа. Но у нее самой на душе было тревожно. Она боялась, что в дом внезапно нагрянут немцы и… «Господи, какое ужасное время!..» Решив, что гостя надо покормить, Надежда Васильевна вышла в сени.
— Как прошло совещание? — спросила Наташа.
— Хорошо. Договорились обо всем и уже разъехались. Майор хотел сам зайти к вам, но не смог. Вот меня послал. Просил передать вам и маме вашей привет.
— Спасибо… — взволнованно ответила Наташа. — Что еще просил передать майор?
— Ему стало известно, що вы сегодня видели Хмелева…
— Да, видела.
— Где он сейчас? Нам надо найти его. Из-под земля вырыть, а найти.
— Зачем?
— Он предатель. Трудно говорить об этом, но он предал нас. Предал своих товарищей. Из-за него погибли десятки моих однополчан. А он еще жив, гад, еще ходит по земле, дышит воздухом…
Наташу охватил ужас. Ей снова пришлось пережить то, что она пережила во время встречи с Евгением.
— Я должен найти его, — снова услышала она гневный голос Николая. — Такой человек не может жить на свете. Он должен умереть.
— Скажите, Николай, когда Хмелев в ноябре вернулся в полк, он сообщил майору о дате наступления немцев?
— Нет, Наталья Петровна, ведь эти данные вы сообщили через Олега.
— Я просила порознь и того и другого. Я думала, так вернее будет. Если бы один из них погиб в пути, дошел бы другой и передал вам.
— Мы получили сведения только через Олега, а Хмелев об этом не сказал ни слова. А вот что он немцам потом об этом вашем поручении рассказал, это точно.
— Но почему же меня немцы не арестовали?
— Не арестовали, так арестуют. Вам нельзя больше возвращаться в город. Товарыш. майор советует уходить в лес, к партизанам.
«Уходить… С какой бы я радостью ушла к своим!» — подумала девушка, а вслух сказала:
— Нельзя мне уходить отсюда. И Кожин хорошо это знает. Другому человеку надо все начинать сначала, а я… Мне они пока верят.
— Вы уверены в этом?
— Абсолютно. Им не к чему придраться.
В комнату вошла Надежда Васильевна. В ее руках была тарелка с несколькими картошинами, сваренными в мундире, и кусок черного хлеба.
В этот момент распахнулась наружная дверь и на пороге появился Чобот. В белом маскировочном костюме, одетом поверх телогрейки и ватных брюк, он казался огромным. На поясе висели сумка с гранатами и ножевой штык. Автомат Чобот держал наготове — в правой руке.
— Що там случилось? — спросил Бандура.
— С западной окраины сигналят, что в деревню въехала машина.
Бандура еще не успел принять решение, как в дверь вбежал другой разведчик.
— У ворот остановилась легковая машина! — сообщил он.
Наташа побледнела.
— Товарищи военные, вам надо уходить отсюда! — предложила перепуганная Надежда Васильевна.
— Сколько людей в машине? — не ответив Ермаковой, спросил Бандура.
— Двое. Водитель и офицер.
— Это он, Вебер, адъютант Мизенбаха! — воскликнула Наташа.
— Адъютант Мизенбаха? — с какой-то затаенной радостью переспросил Бандура и, обернувшись к Чоботу, приказал: — Офицера пропустить, водителя…
— Ясно, товарищ старшина.
— Только без шума.
— Есть!
Разведчики вышли в сенцы. Надежда Васильевна быстро подошла к двери, накинула крючок и посмотрела на старшину.
— Что вы задумали? Он ведь может выстрелить… Поднимет тревогу.
— Ничего, обойдется.
