осколка метеорита. Была прорыта траншея, чтобы вода стекала из воронки в соседнее сухое понижение. Спустив воду и очистив дно от мха, в центре воронки обнаружили... пень, корни которого глубоко уходили в ил. Эта неожиданная находка опровергала метеоритное происхождение Сусловской воронки. Но Кулик был непреклонно убежден, что осколок метеорита все-таки лежит на дне этого болотца.
У края воронки была построена буровая изба.
Кстати говоря, во многих других местах тайги, например между Кежмой и Ванаварой, можно наблюдать с самолета совершенно круглые озера и болота. Сверху их вполне можно принять за метеоритные кратеры.
Кулик искал метеоритные кратеры и в Южном болоте. На одном из участков болота его внимание привлекла такая же округлая яма, как Сусловская, ее он тоже принял за метеоритную воронку и назвал Клюквенной.
Наша экспедиция брала пробы грунта как в Сусловской, так и в Клюквенной воронке. Но и в этих пробах никель обнаружен не был.
Южное болото самое большое в котловине. Оно тянется километров на пять с востока на запад, огибая центральную группу возвышенностей во главе с горой Стойковича.
Все окружающие котловину сопки Кулик назвал именами русских и зарубежных астрономов и исследователей метеоритов: Мухина, Севергина, Кларка, Вюльфинга и многих других.
К северо-востоку от Северного болота возвышается гора Фаррингтон, названная в честь американского метеоритолога. На ее вершине сооружена вышка из березовых жердей и водружен камень с надписью: «Фаррингтон. Астрорадиопункт ГГК. 1929 год». С вершины этой сопки открывается широкая панорама тайги, гор и болот. Далеко на горизонте маячит сахарная голова горы Шахрамы. В центре болот группа сопок. А справа, ниже, стоит небольшая скалистая гора Эйхвальд.
На горе Фаррингтон мы побывали с Афанасием Дооновым специально для киносъемки. Киноаппаратуру везли на двух оленях. Комары и оводы не давали им покоя, и на вершине пришлось развести дымокур. Афанасий добросовестно выполнял роль ассистента.
Мы засняли вершину горы Фаррингтон и широкую панораму болотистой котловины. Перед тем как спускаться с горы, Афанасий долго и внимательно вглядывался в подернутые сизоватой дымкой дали.
— Зимой буду здесь охотиться.
— Как же ты доберешься сюда?
— Э-э, тунгус в тайге, как дома. Пару оленей, продукты, ружье — и айда!
— Один?
— А чего!
— Какие же звери тут есть?
— Соболь есть. Белку добывать можно. Шишек на листвянке нынче мно-о-го.
Зная, что эвенки большие любители мяса, я спросил:
— А без мяса зимой, наверно, туго?
— Зачем туго? Иногда сохатый попадет. А то белку едим.
— Ее можно есть?
— Мы едим. Мясо ничего, жирное. Собакам тоже еда.
Я представил себе Афанасия на охоте. Вот он пробирается по сугробам. Верные друзья охотника — собаки выискивают ему пушистых зверьков, поднимают их на дерево и облаивают. Афанасий направляется на лай, выслеживает и метким выстрелом в глаз, чтобы не попортить шкурку, добывает зверька. И так в течение дня исходит он с собаками десятки километров по зимней тайге. Где-нибудь под лиственницей разведет костер и приготовит нехитрый ужин из беличьего мяса для себя и для своих четвероногих помощников.
Афанасий еще раз внимательно посмотрел на тайгу и сказал:
— Так пойдем, однако.
Мы спустились по крутому склону сопки в лес. Афанасий с оленями скоро ушел вперед и скрылся среди деревьев. Идя наугад в ту же сторону, я внезапно вышел на просеку с тропой.
Это была просека, которую прорубили участники экспедиции 1929—1930 годов вместе с геодезическим отрядом.
Тропа вывела меня прямо к домикам заимки.
После продолжительных обследований болотистой впадины экспедиция наметила два маршрута: на северо-восток от заимки Кулика, в обход района болот, и на северо-запад, к озеру Чеко на реке Кимчу.
Отряд разделился на три группы.
В первую группу вошли Вронский, Кучай и Янковский. Во второй группе, которая шла с оленьим караваном, были Флоренский, Зоткин и я: мне удобнее присоединиться к отряду с оленями, которые могут везти мою киноаппаратуру. Остальные участники экспедиции во главе с Палеем должны были вернуться к избушкам на Хушме.
В назначенный день мы разошлись в трех направлениях. Наш караван, пройдя Северное болото, остановился на Кобаёвом острове, который расположен в стороне от Сусловской воронки. Он назван так по весеннему крику самцов белых куропаток, которые издают звук «кобай, кобай». Это действительно остров. В центре его находится небольшая каменистая сопка. Вид этих мест со времени падения метеорита сильно изменился: новая поросль поднялась над островом и скрыла следы катастрофы. О ней запоминают лишь полуистлевшие стволы деревьев, устилающие весь Кобаёвый остров. Деревья лежат параллельно друг другу, вершинами в одну сторону — наружу от центральной болотистой впадины.
За пятьдесят лет лежащие на земле стволы сгнили, превратились в труху, обросли мхом и брусникой. Над ними уже шумят стройные молодые лиственницы.
На Кобаёвом острове очень характерный вывал леса, и здесь я заснял лучшие кадры следов метеоритной катастрофы.
Комар, как нигде, поддавал нам жару. Только тщательно разведенные Андреем и Афанасием костры- дымокуры спасали нас и оленей от этого гнусного порождения природы.
Попав в клубы дыма, комары ослабляли свои яростные атаки и как будто одурманенные улетали в сторону. Андрей закладывал костры мокрым мхом и сырыми гнилушками, которые давали едкий дым. Когда мох прогорал, языки пламени лизали вьющихся над костром комаров, и они сотнями падали в огонь. Насекомые с опаленными крыльями жужжали на земле возле костра.
Андрей Дженкоуль, улыбаясь, спрашивал меня:
— Ну как, сон алан, нравится тебе тунгусская тайга?
С яростью давя насекомых на своих руках, я отвечал:
— Жить в тунгусской тайге можно!
Эвенк с хитрецой в глазах смотрел на меня. Сам он, казалось, был совершенно равнодушен к комариным укусам.
