собиралась молча наблюдать за кровавыми выходками государя. Новый митрополит Афанасий заодно с руководством Думы потребовал прекратить террор. Все эти факты, по мнению Р. Г. Скрынникова, свидетельствуют о том, а что «самодержец вынужден был признать свое поражение и подчиниться общественному мнению»{28}.
В апреле 1564 года бежал в Литву видный полководец князь Андрей Курбский, что, безусловно, вызвало волнение в обществе и порождало тревожные толки. И само это событие, и реакция на него принудили Иоанна к еще более интенсивной внутренней работе. «В мае — июле 1564 г. Грозный мучительно обдумывает свой ответ Курбскому, — пишет С. О. Шмидт. — Грозный перебирал в уме события своего царствования, он все время накалял себя, нанизывая в болезненном уже воображении обиду за обидой, одно подозрение ужаснее другого… При этом серьезное перемежается с мелочами: формулировки принципов государственного управления соседствуют с неистовством брани завистливого и мелочного тирана… В эти дни Грозный — впервые или заново — формулировал для самого себя и других основные принципы идеологии „вольного самодержавства“… „Сильным во Израиле“ надо было противопоставить верных новых людей, сотворить из грязи и камня „чад Авраамовых“. Так зарождались мысли о создании опричной гвардии…»{29}.
Но откуда взять этих самых преданных слуг — полулюдей, полу-роботов, не рассуждающих, лишенных привязанности к родным и близким. И вот у царя Иоанна Васильевича появились подсказчики. Еще в 1549 году дворянин Иван Пересветов представил на суд государя свои знаменитые «челобитные», в которых разработал самую радикальную программу государственного переустройства. Османская империя стала прообразом придуманного Пересветовым идеального царства Магмет-салтана. При этом, как замечает Я. С. Лурье, Пересветов слишком горячо «верил в великие достоинства „грозной власти и ее способность искоренять зло“»{30}. Потому он готов многое простить этой власти. Грозному пришлась по душе идеология Пересветова. В первом послании к политэмигранту Курбскому Иоанн буквально вторит его словам: «Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если хочешь зло — бойся, ибо царь не напрасно меч носит — для устрашения злодеев и ободрения добродетельных»{31}.
В то время, когда Пересветов подавал свои «Челобитные..», все больший вес при дворе стал приобретать Алексей Федорович Адашев, происходивший из рода костромских вотчинников. Еще будучи ребенком, в 1540 году он получил придворный чин спальника, что давало ему возможность войти в круг лиц, особо приближенных к юному Иоанну. Два фактора — возможность заслужить личное расположение молодого монарха и тесная связь его семьи с боярским кланом Юрьевых-Захарьиных-Романовых — объясняют успешную карьеру Алексея Федоровича. С 1549 года Адашев руководит Челобитным приказом, который выполнял функции канцелярии государя, контролировал другие правительственные службы и рассматривал апелляции на их решения{32}.
В 1551 году Адашев получил придворный чин постельничего и по роду службы постоянно сопровождал государя в Кремле, в поездках, в военных походах, ведал особую царскую печать «для скорых и тайных дел». С этого же времени в качестве думного дворянина Адашев участвовал в работе Боярской думы. В 1553 году получил чин окольничего. Но политическая роль Адашева не ограничивалась его официальными полномочиями. Адашев становится фактическим руководителем Избранной рады или «ближней думы». Этот неформальный орган, полностью подконтрольный государю «теневой кабинет» — недаром, «ближнюю думу», иногда называют «тайной» — представляется попыткой создать альтернативу Боярской думе{33}. Вот и у Пересветова главный его герой — Магмет- султан правит вместе с «верной думой» — узким кружком избранных сподвижников, в котором легко угадывается все та же Избранная рада. Магмет-салтан также рассказывает о «мудром человеке», достойном ведать всеми финансами страны, в котором легко угадывался Алексей Федорович Адашев.
«Неформальная государственная деятельность», бурный расцвет которой приходится на 50-е годы XVI века, не явилась случайным стечением обстоятельств. Временщики целенаправленно добивались ослабления политического потенциала боярства, и в первую очередь нейтрализации Думы, которая самим фактом существования служила преградой всесилию временщиков. Последние умело воздействовали на царя, используя в своих интересах обивавших кремлевские пороги прожектеров. Р. Г. Скрынников полагает, что, подавая челобитные царю, Пересветов уповал на покровительство клана Юрьевых-Захарьиных, родичей царицы Анастасии Романовой, а также Алексея Адашева{34}. Нет сомнений, что именно при их поддержке в сентябре 1549 года Пересветов получил аудиенцию у царя и преподнес ему свои сочинения{35}.
В своих писаниях Пересветов неоднократно подчеркивает, что вельможи являются естественными противниками государя. Никаких конкретных претензий публицист предъявить не готов. По его мнению, бояре хотя и служат Царю, но недостаточно ретиво — «за веру христианскую не стоят». На примере византийской истории Иван Пересветов показывал, как корыстные вельможи «укротили» и «у хитри ли» благоверного царя Константина, которого они превратили в своего «раба». Пересветов приводит прямую аналогию между «укрощением» Константина и боярским самовольством в годы малолетства Ивана{36}.
Спустя пятнадцать лет зимой 1564 года Грозный припомнит обличительные пересветовские тирады. Отбыв из Москвы с многочисленной свитой, он неожиданно объявил о своем намерении оставить царство. Вскоре выяснились и причины этого удивительного решения. Оказывается, Грозный «опалу свою положилъ въ томъ, что после отца его блаженные памяти великого государя Василия… вь его государьские несвершеные лета бояре и все приказные люди его государьства людемъ многие убытки делали и казны его государьске тощили, а прибытковъ его казне государьской никоторой не прибавливали, также бояре его и воеводы земли его государьские себе розоимали, и… и собравъ себе великие богатства, и о государе и о его государьстве не хотят радети и о и оть недруговъ… обороняти… не хотя крестиянства обороняти… и в чем онъ, государь, похочеть которыхъ въ ихъ винахъ понаказати… и архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася з бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людьми, почали по них же государю царю и великому князю покрывати…»{37}.
Грозный одним махом обвинил все светские и церковные власти, весь государственный аппарат — от боярина до дьяка — во всех возможных тяжких преступлениях — от нерадивости, до казнокрадства и измены. При этом, правда, царь не привел ни одного конкретного примера, не назвал ни одного имени. Более того, преступления эти якобы имели место в годы несовершеннолетия Иоанна, то есть за 20–30 лет до описываемых событий. Когда Грозный получит неограниченные полномочия судить и миловать, он сразу позабудет про стародавние обиды. Никто из мнимых обидчиков не будет наказан, хотя именно на невозможность покарать преступников сетует он в своем обращении.
Перед лицом зреющего народного бунта и паралича государственного аппарата высшее духовенство и Боярская дума посчитали, что у них нет иного выхода, как полностью удовлетворить ультиматум Грозного. Они покорно согласились с тем, чтобы Иоанн «на государстве бы были своими бы государствы владел и правил, как ему, государю, годно». Но оказалось, что Иоанн не собирался удовлетвориться превращением из монарха, ограниченного традицией и правом, в тирана. Он задумал перевернуть всю Россию вверх дном: «учинити ему на своем государстве себе опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной, а бояр и околничих и дворецкого и казначеев и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских… учинить себе особно…»{38}.
Османский след
Был ли у Грозного, строившего опричнину, образец? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся к пересветовским челобитным. Обращение темпераментного прожектера к опыту Османской империи представляется весьма актуальным — при Сулеймане I Великолепном (1520–1566) Османская империя достигла апогея своей военной мощи и славы. В течение 46 лет своего правления Сулейман принимал участие в 13 военных кампаниях, из них 10 были проведены в Европе. Вслед за завоеванием Египта османские султаны распространили свою власть на все африканское побережье Средиземного моря вплоть
