Эсхатологические настроения в Новгороде, несомненно, подпитывали недавние агония и гибель вечевой республики. Даже сторонники единения с Москвой понимали, что на их глазах произошел распад самобытной цивилизации, разрушился тысячелетний вековой уклад, завещанный новгородцам их предками, традиции самостоятельного политического бытования.
В самый год прибытия на берега Волхова Михаила Олельковича и Схарии горожане были поражены зловещими знамениями: «Въ сие же лето и въ мимошедшее преже сего многа знамениа начаша быти въ Новъгород'ъ въ Великомъ, якоже слышахомъ отъ тамо сущихъ жытелей. Глаголють бо: некогда пришедши буря велика и сломи крестъ со Святыя Софиа; и паки на дву гробехъ кровъ явися; посемъ же паки: у святаго Спаса на Хутыне Корсунские колоколы сами отъ себе звонъ испущаху: ино же энамение страшно и удивлению достойно: въ монастыри святыа великомученици Евфимии въ женьстемъ отъ иконы пресвятыа Богородици многащи слезы, яко струа, отъ очию исхожаху. Видяще же сие, людие Новогородстии мнозии, иже Бога боящейся, плакахуся и Бога моляху; прочие же, окаменено имуще сердце Бога не бояхуся, ни во что же сиа вменяху, но паче въ глумление превращаху, а не ведуще своеа пагубы и грядущаго на нихъ гнева Божиа».
Одних страх и смятение укрепляли в вере, других подвигали к отрицанию устоев, разрушению всего того, чему поклонялись прежде. И вот в этой тревожной предгрозовой атмосфере душевной смуты, размывания моральных критериев появились ученые люди, которые с помощью мудреных книг ни много ни мало отодвинули на пару тысячелетий конец света, продемонстрировали завидное умение «сводить знамения с небес», предсказывая лунные затмения.
Были ли еретики на самом деле настроены столь агрессивно по отношению к церковному преданию и православным обрядам — сказать наверняка невозможно. Но, очевидно, что в 70-х годах XV века новгородские иереи, столкнувшись в лице приезжих из Литвы с незнакомой им мировоззренческой альтернативой и новыми вызнаниями, нашли на волновавшие их вопросы ответы, которые им не в состоянии было дать современное православие. Зерна сомнений и неудовлетворенности упали на благодатную почву.
Незадолго до описываемых событий вольнолюбивый Новгород породил знаменитый раскол стригольников, упоминания о которых прослеживаются до 1427 года. Стригольники начали с обличений «поставления пастырей по мзде». Система поборов пронизывала всю церковную организацию сверху донизу. Епископы платили за поставление митрополиту, архимандриты, игумены, приходское духовенство — епископу. Чем выше была должность, тем большая платилась за нее «мзда».
Не ограничившись бичеванием церковного лихоимства, стригольники перешли к развернутой реформационной программе: призывали к публичному покаянию, отвергали таинство исповеди, учили, что искупительные обряды не способны спасти христианскую душу, равно как и подношения церкви, крестили не младенцев, а взрослых людей. Указывая на широкое распространение поставления по мзде, на то, что лица, находящиеся на самых высших ступенях духовной иерархии, поставлены не «по достоянию», а «по мзде», стригольники отрицали на этом основании всю церковную иерархию.
Тезис об отрицании духовенства, сформулированный стригольниками еще в первый период существования ереси в XIV веке, получил дальнейшее развитие в первой половине XV века, когда сосредоточием ереси стал Псков. Псковские стригольники отрицали не только духовенство, но и монашество. Представители радикального крыла псковских стригольников XV века, отталкиваясь от этой мысли, пришли к чрезвычайно смелому заключению: подобно древним саддукеям, они не верили в воскресение мертвых.
В русле назорейской традиции
Как и все средневековые ереси, стригольничество выступало под лозунгом возвращения к истокам, к подлинному христианству, к простоте и искренности первых общин последователей Иисуса из Назарета. Стригольничество, широко распространившееся среди новгородских клириков и мирян, к середине века как будто затихло, в том числе и благодаря репрессиям против его последователей, однако вольнодумная закваска в среде городских грамотеев сохранилась.
Теперь нам будет легче понять, почему на новгородских иереев произвела такое впечатление встреча со Схарией и его спутниками. Данная группа, как предполагает А. В. Карташев, относилась к некоей «модернистской караимской секте». Считает Схарию караимом и Г. М. Прохоров. В Литве и на Руси в те времена не делали различий между правоверным иудаизмом и караимами — особым направлением Моисеевой веры, потому исповедуемое лекарем-купцом и его новыми соратниками.
Учение караимов зародившееся в Месопотамии в VII веке, стало быстро распространяться сначала среди евреев, а потом проникла в различные этнические среды. Общим для караимов и христиан с учением евреев является Пятикнижие Моисеево и Книги Пророков; причем как христиане, так и караимы не признают другой половины еврейского учения, столь существенного для евреев, а именно — Талмуда. Первоучителем караимов был Анан-ибн-Дауд. Анан верил в учение Моисея, в данные ему десять заповедей, во многие моральные постановления, но далеко не во все, что было написано редакторами Пятикнижия.
Будучи высокообразованным выходцем из духовного сословия, он, очевидно, знал, что являлось истинным учением Моисея, а что было добавлено из чисто политических или житейских соображений. Он верил в бессмертие души и в то, что судьба ее зависит от поведения человека во время его земного существования. Он верил в личную ответственность человека, тогда как все книги Пятикнижия говорят о Божьем наказании и Божьей милости для всего народа. Он отрицал авторитет и роль духовенства, в то время как по Библии каста жертвоприносителей являлась посредником между Богом и людьми. Он отрицал силу внешних обрядов и таинств, хотя Ветхий Завет о них все время говорит.
Анан-ибн-Дауд, признавая Христа за Пророка (не Сына Божьего) и оставаясь при учении Ветхого Завета, имел в виду слова, приписываемые Христу: «He думайте, что я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел я, но исполнить» (Мф. 5:17–18). Некоторые современные последователи караимизма считают, что христианство в своем развитии извратило учение Иисуса. М. С. Сарач отмечает, что между учением Иисуса Христа в I веке и учением Анана в VIII веке нет противоречий, чего нельзя сказать о вере последователей великого пророка и официальной христианской доктриной, признавшей в IV веке Иисуса Христа Сыном Божьим и установившей догмат о Троице.
Караимы полагают, что первоначальное христианство подверглось эволюции не в Палестине, а на европейской почве — в Риме, Византии, а потому, караимская вера представляет собой христианство в его первоначальном виде, каким оно было при жизни его основателя, столь решительно боровшегося против фарисеев, от которых и берет начало так называемый «Устный Закон».
Подобные взгляды основываются на действительных фактах истории зарождения и распространения христианской религии. Слова апостола Петра из «Деяний…» свидетельствуют о том, что первые христиане верили в мессию Иисуса, но не упоминали о непорочном зачатии, о рождении Иисуса как Сына Божия от Девы Марии (10: 38–43). Известный религиовед И. С. Свенцицкая отмечает, что христианство второй половины I века мыслило себя еще в рамках иудаизма, считая себя своего рода «истинным иудейством».
Подобную точку зрения разделяют православные богословы. Епископ Кассиан (Безобразов) пишет: «Не подлежит сомнению, что члены первоначальной Церкви вели жизнь благочестивых иудеев и не порывали с храмом. Апостольская церковь была чисто иудейская. На Иерусалимском соборе соблюдение закона Моисеева, от которого были освобождены язычники, было признано обязательным для христиан из иудеев».
Первоначальный вариант христианства известен как «назорейство». По-видимому, «назореями» именовали всех членов сект, принимавших крещение в Иордане, в том числе тех, которых крестил Иоанн.
