Вениамин был арестован. Он прохаживался по Никольскому кладбищу в Александро-Невской Лавре, когда прибежал взволнованный келейник и сообщил, что в митрополичьих покоях происходит обыск. Прибывшему митрополиту объявили о его аресте. [1]
О митрополите Вениамине, связи с печальными событиями этого времени во всем Петрограде, следует говорить особо.
Полоса изъятия церковных ценностей до Петрограда дошла сравнительно поздно: в середине марта 1922-го года.
Главой Петроградской епархии с лета 1917-го года был митрополит Вениамин.
Петроградцы давно его знали и были глубоко привязаны к нему за его доброту, доступность и неизменно-сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве, к нуждам ее отдельных членов. Митрополит Вениамин, уже будучи в сане митрополита, охотно отправлялся по просьбам совершать требы в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда. Рабочий, мастеровой люд, часто приглашал его для совершения крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы, в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана.
Приемная его была постоянно переполнена, главным образом, простыми людьми. Иногда он до позднего вечера выслушивал своих посетителей, никого не отпускал без благостного совета, теплого утешения, забывая о своем отдыхе и сне.
Проповеди его были просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности. Но именно незамысловатость и огромная искренность проповедей митрополита делала их доступными для самых широких слоев населения, которое массами наполняло церковь, когда предполагалось служение митрополита.
Даже среди иноверцев и инородцев митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел немало близких друзей, которые несмотря на разницу верований, преклонялись перед чистотой и кротостью его светлой души и шли к нему в тяжкую минуту за советом и духовным утешением.
Он был необыкновенно чуток к бедным, переживал нужды своей паствы, помогал всем, кому мог; в случае надобности - просил, хлопотал.
Если в России в то мрачное время и был человек абсолютно, искренне 'аполитичный', то это был митрополит Вениамин. Это было в нем не вынужденным, не результатом какой-либо внутренней борьбы и духовных преодолений, а естественным, как дыхание.
Всякую политику он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных. Политика для него просто не существовала. Политические проблемы не вызывали в нем никакой реакции. Ни страха, ни расчета здесь не было. С известной точки зрения, может быть, это был недостаток, уход от жижи, но так было. Из духовного облика митрополита нельзя исключить эту черту, тем более, что она очень характерна для его в высшей степени цельной натуры.
Таков был тот, на долю которого выпало в качестве главы Петроградской епархии столкнуться с подступавшей все ближе волной изъятия церковных ценностей.
Нетрудно было предугадать, зная характер митрополита, как отнесется он к изъятию. В этом вопросе для него не существовало колебаний. Самое главное - спасение гибнущих братьев Если можно, хотя немногих, хотя едину душу живую исторгнуть из объятий голодной смерти - все жертвы оправдываются.
Митрополит был большим любителем церковного благолепия. Для него, как и для простого верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом. Но силой своего проникновенного духа он отбрасывал в сторону эти настроения и чувствования, в его глазах совершенно невесомые сравнительно с задачей - спасение людей.
В этом отношении он шел дальше Патриарха и не видел никаких препятствий к сдаче даже священных сосудов, лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг.
Но наряду с этим, ему представлялось необходимым всячески стремиться к тому, чтобы отдача церковного имущества носила характер именно добровольный, характер пожертвования.
Ему, несомненно, претила процедура изъятия, какого-то сухого, казенного, принудительного акта - отдачи из-под палки, под давлением страха и угроз.
Он был заранее уверен или, по крайней мере, питал надежду, что население горячо и единодушно отзовется на его призыв, что оно пожертвует во славу Божию, во имя долга христианского с радостью все, что только возможно.
Для чего же прибегать, хотя бы только внешним образом, к насилию, ненужному и оскорбительному для населения, в этом святом деле?
Другая, вызываемая давлением обстоятельств предпосылка к пожертвованию церковных ценностей, должна была, по его мнению, заключаться в народном контроле над расходованием всего пожертвованного.
Население заранее было убеждено, что вторгаясь грубейшим образом в сферу интимнейших чувств верующих, отнимая у них то, что украшало храмы и богослужения и ими же пожертвовано на храм, власть в то же время ни единого гроша из отнятого ею не передаст по объявленному назначению. На этой почве могли возникнуть протесты и кровавые столкновения и в Петрограде.
Существовало для митрополита еще одно препятствие к исполнению требований власти. Препятствие, которое для него было непреодолимым. Благословить насильственное изъятие церковных предметов он не мог, ибо считал такое насилие кощунством.
Если бы власть настаивала на принудительном характере изъятия, то ему оставалось бы лишь отойти в сторону, не скрывая своего отношения к насилию. Это вряд ли содействовало бы умиротворению умов, как бы митрополит ни настаивал на необходимости пассивного, спокойного отношения.
Впрочем, даже благословение митрополитом насильственного изъятия не изменило бы положения: в результате получилась бы только потеря митрополитом своего духовного авторитета.
Петроградский совет, по-видимому, был недостаточно посвящен в глубокие политические расчеты московского центра. Петроградская власть искренне считала, что единственная цель декрета об изъятии - это получение в свое распоряжение церковных ценностей на нужды голодающих. Поэтому Петроградский совет вначале в этом вопросе держался примирительной политики.
Члены комиссии 'Помгола' (помощь голодающим) при Петроградском совете начали 'кампанию по изъятию' с неоднократных визитов в 'Правление Общества Православных Приходов'.
Придавая этому учреждению большое значение (весьма преувеличенное) в смысле влияния на верующие массы, члены 'Помгола' стремились сообща с Правлением выработать такой порядок отдачи ценностей, который был бы наиболее приемлемым для этих масс.
Со своей стороны. Правление, оказавшееся неожиданно для себя в роли посредника между населением и властью, проявило большую уступчивость. Оно еще более, чем члены 'Помгола', боялось стихийных беспорядков и кровавых осложнений.
Смягчить форму изъятия, не затрагивать, по возможности, религиозных чувств населения - к этому сводились, в сущности, все пожелания Правления. Вначале оно встретило известный отклик и в среде 'Помгола'. Митрополит находился в курсе переговоров.
Наконец, 5-го марта 1922-го года митрополит получил официальное приглашение - пожаловать на завтрак в 'Помгол' для участия в выработке инструкции о порядке исполнения декрета о церковных ценностях.
6-го марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц, в числе которых находился бывший присяжный поверенный и юрист, консультант Лавры Иван Михайлович Ковшагов. Владыка представил Комиссии собственноручно им написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, в корректном тоне указывалось:
а) Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние;
б) для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта:
в) для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители верующих.
В конце Владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то
