протестовать.
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики.
Председатель грубо оборвал публику, но очевидно, какие-то закулисные меры внушения кем-то были приняты. По крайней мере в дальнейшем Смирнов держал себя уже сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия. Звучным, решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него вопросы. Вся грубость была рассчитана на то, чтобы сбить допрашиваемого с четкой позиции. О. Сергий пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: 'Я уже на эти вопросы ответил и повторять свои ответы не желаю!' Он сам пресекал издевательский тон обвинителей.
Так, Смирнов, поставив отцу Сергию сначала ряд вопросов о его происхождении, воспитании и прошлой деятельности, обратился к нему, напоследок, с вопросом:
- Как же вы оказались в монахах - по убеждению?
Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова уничтожающим взглядом и бросил в ответ:
- Вы, невидимому не понимаете оскорбительности вашего вопроса. Отвечать на него я не буду!
Архимандрит Сергий был привлечен по делу в качестве одного из товарищей председателя 'Общества Петроградских православных приходов'. Он отрицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто бы 'Правление' занималось политикой. Себя он объявил совершенно солидарным с митрополитом.
Председатель того же 'Правления' Ю. П. Новицкий в своих объяснениях подробно охарактеризовал деятельность 'Правления', доказав рядом неопровержимых данных, что деятельность эта вращалась исключительно в круге вопросов церковно-приходского быта.
Бывший юрист-консультант Лавры Л. М. Ковшаров, с первой же минуты процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на поставленные ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы.
Духовенство, вся интеллигентная часть подсудимых вообще держали себя спокойно, без панического заискивания, которое часто наблюдается в судах и трибуналах.
Никаких оговоров в адрес других лиц, с целью смягчить свою собственную ответственность, не было. Многие держали себя с большим достоинством и некоторые героически открыто исповедали свою солидарность с митрополитом.
Допрос подсудимых продолжался без малого 2 недели. Потом трибунал перешел к допросу свидетелей.
Главный из них - Введенский волею судьбы не мог быть допрошен. На второй же день, после первого заседания суда, при выходе его из зала заседания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в него камнем, чем причинила ему ранение головы. Была ли эта рана действительно серьезна, или же этот случай использовал Введенский, чтобы уклониться от дачи в трибунале свидетельского показания, - сказать трудно. Во всяком случае, Введенский 'по болезни' в трибунале не появлялся.
'Свидетельство' его заменилось другим, равноценным - Красницкого.
Первым свидетелем предстал член 'Помгола', он же ректор 'Университета имени Зиновьева' - Канатчиков. Этот 'ученый', в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно, что 'Помгол' никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что предложения митрополита, сформулированные в его заявлениях, были с самого начала отвергнуты.
Когда же защитник Гуревич предъявил ему его собственное, предыдущее показание (прямо противоположное по содержанию тому, что свидетель только что заявил). Канатчиков не смущаясь объяснил что у него 'странно устроенная память, он человек схематических построений, отдельных же фактов он никогда не помнит'. Это оригинальное заявление по требованию защитника вносится целиком в протокол заседания.
Затем в зал был введен свидетель Красницкий. Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими, бескровными губами, 40-45 лет, в священнической рясе, - решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое 'показание'. С каждым словом, с каждым звуком этого мерного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все более сгущался зловещий мрак.
Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный 'судебный убийца', имеющий своей задачей заполнить злостными и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Его слова были петлей, которой этот человек в рясе с наперстным крестом поочередно набрасывал на шею каждого подсудимого - ложь и безответственные сплетни.
В ход было пущено самое веское обвинение - в контрреволюционной деятельности. В своем стремлении погубить подсудимых он представлял собой какое-то жуткое перевоплощение Иуды.
Все опустили головы. Всем было не по себе. Наконец эта, своего рода пытка, окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Обвинители (редкий случай) не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой мерзкой фигуры.
Но раздался голос защитника Гуревича.
- Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю священнику Красницкому.
Вооружившись кипой газет 'Епархиальные ведомости' за 1917-1918-ый гг., защитник спросил Красницкого, он ли является автором многих статей, напечатанных тогда в 'Епархиальных ведомостях' за подписью Красницкого и призывавших к возмущению против большевиков?
Красницкий признал себя автором этих статей и собрался уже дать какие-то объяснения, но был прерван председателем, нашедшим немного с опозданием, что все это не имеет отношения к делу.
Тем не менее, защите удалось еще раз осветить с той же стороны личность Красницкого. Воспользовавшись тем, что он много распространялся о 'контрреволюционной кадетской партии', обвиняя чуть ли не все петроградское духовенство в 'кадетизме', защита предложила свидетелю вопрос, в чем же, по его мнению, сущность политической программы кадетов.
- Вы ведь разбираетесь в политических программах? Вы сами ведь принадлежали к одной партии? Вы, кажется, состояли членом 'Русского Собрания'? Да не вы ли в декабре 1913-го года читали в этом Собрании доклад: 'Об употреблении евреями христианской крови'?
- Да! - успел еще ответить растерявшийся Красницкий.
Председатель вновь поспешил к нему на помощь запретом продолжать допрос в этом направлении.
Но дело было уже сделано, фигура политического ренегата и предателя была обрисована достаточно четко.
Я. С. Гуревич требует внесения всей этой части допроса в протокол.
Красницкий, бравируя, с усмешкой, уходит. Больше он в зале не появлялся.
Следующим был допрошен; священник Боярский, один из подписавших заявление в 'Правде' от 24-го марта и впоследствии (после процесса) присоединившийся к обновленческой 'Живой церкви'.
Этот свидетель обманул ожидания обвинителей процесса. От него, видимо, ожидали показаний вроде данных Красницким, но вместо этого он представил трибуналу горячую апологию митрополита, произведшую тем большее впечатление, что свидетель - опытный оратор и популярный проповедник.
Трибунал и обвинители, не ожидавшие такого 'сюрприза', не стеснялись проявить в разных формах свое недовольство свидетелем при постановке ему дополнительных вопросов, но Боярский стойко держался своей позиции.
Это недовольство перешло в нескрываемое негодование, когда следующий свидетель, профессор Технологического института Егоров еще более усилил впечатление, произведенное предшествующим свидетелем, рассказав во всех подробностях историю переговоров митрополита с 'Помголом' (Егоров был одним из представителей митрополита) и вконец разрушил своим правдивым рассказом все выводы по этому предмету обвинительного акта.
Ожесточение обвинителей было так велико, что председатель, резко оборвав свидетеля до окончания его показания, объявил совершенно неожиданно перерыв на несколько минут.
Люди, искушенные в 'таинствах' советского суда предрекли, что такой перерыв 'не к добру' и что 'что-то готовится'. Предсказания эти оправдались.
