переговаривались вполголоса о чём-то своём.
— Как дела? — задал я им вообще-то неуместный вопрос, но быстро поправился. — Не холодно? Одеяла есть у вас?
Один из сидевших поднял вверх голову и ответил не очень громко:
— Всё нормально. Одеяла есть.
— Мест нету. — добавил его собеседник. — Вот и сидим…
— А что там у вас горит? — допытывался я. — Да не туши…
Хоть им и не разрешалось иметь при себе многого: сигарет, спичек, ремней, шнурков, расчесок и прочих личных вещей… То есть абсолютно ничего, кроме одежды и обуви… Но мне по-людски было их жалко. Я сам когда-то отсидел целых шесть долгих-предолгих суток на афганской «киче» с температурой за сорок градусов жары. И промежду прочим из-за этого Сухова, который сейчас рулит нашим батальоном. А тогда он был всего лишь старлеем… Как и я, но уже теперь…
Тем временем губари вновь зажгли свой огонёк. С их слов это был огарок толстой свечи, в который они втыкают самодельные фитильки по мере их сгорания. Ужин им принесли, но без масла. Потому что «не положено»! А вот температура… Холодновато конечно, но терпимо…
Яма была около четырёх-пяти метров глубиной и находившиеся внизу люди не могли выбраться из неё без длинной дюралевой лестницы, валявшейся сейчас на крыше. Спускались и поднимались они через широкое отверстие неправильной вытянутой формы, расположенное над углом «зиндана».
Да… Это сооружение именовалось у нас этим словом. Хотя по моему мнению оно не совсем подходило… Если сравнивать с «Кавказским пленником» графа Льва Николаевича Толстого, то зиндан — это глубокая яма, куда и сажали бедняг… И никакой крыши не должно было быть и в помине…
Но мы ведь всё-таки уже живём в век всеобщего гуманизма и повального человеколюбия… А потому эти средневековые анахронизмы остались в далёком прошлом и зловеще звучащий термин «зиндан» здесь был совершенно «неуместен». Ведь налицо был явный прогресс!.. Совсем недавно такую перекрытую яму называли холодным погребом, если её использовать для сугубо гражданско-бытовых целей. Профессионалы военно-полевой фортификации дали бы своё обозначение — «отдельный глубокий блиндаж». На нашем разведчицком языке это именовалось «пока ещё незамаскированный схрон». Солдаты и партизаны Великой Отечественной войны любовно назвали бы эту яму «земляночкой» и не преминули бы опрокинуть в ней пару стопок… По старой памяти…
Я где-то слышал, что в Древней Руси такое земляное узилище именовалось простым словом, которое дошло и до наших лет. То есть «тюрьмой». Правда в древние времена яма была гораздо меньшей глубины и люди могли в ней только сидеть. Оттого во всех тюрьмах заключённые «сидят», а не стоят или лежат, если не считать казённого выражения «отбывают срок наказания». Но оно касалось Большой Земли…
А здесь «отбывать» — это не совсем верное определение. Поскольку в местных условиях арестованные были вынуждены бороться за своё существование. Вместо привычных камуфлированных курток на них были надеты старые солдатские шинели, которые не жалко испачкать в постоянной грязи. В некоторых ротах арестованных даже переобували в поношенные сапоги перед «посадкой»… Головные уборы были самые разнообразные, начиная от летних кепок и заканчивая шапками-ушанками. Рацион питания у «губарей» был почти наполовину меньше того, который полагался благовоспитанным бойцам… Свои естественные потребности арестованные справляли в ведро, стоявшее в углу… Вдобавок к имевшейся безрадостной картине на «полу» ямы блестела и отражала огонь небольшая лужа…
— «Нда-а… Уж лучше в жаре отсидеть… Чем тут…» — подумал я, невольно сравнивая свой афганский опыт с нынешними «комфортными» условиями.
И невзирая на такой богатый список обозначений: «гауптическая вахта, губа, кича, яма, бункер, схрон, людская нора, блиндаж, землянка, погреб, тюрьма», это подземелье именовали очень уж нынче модным словом «зиндан»…
Я встал с корточек и пошёл обратно в караулку.
— Среди них есть кто-то из наших? — спросил я Шумакова, подразумевая арестованных.
— Не-а. — ответил он. — Нам и так не сладко. Вот только губы ещё не хватает…
Его откровенное ворчание меня и рассмешило и слегка позлило.
— Да ладно вам прибедняться! Ты ещё не знаешь, что такое по-настоящему тяжёлая солдатская служба…
По правде говоря, я уже успел хорошенько сравнить войну в Афганистане с «наведением конституционного порядка» в Чечне, в результате чего пришёл к вполне закономерному и честному выводу, что здесь в Ичкерии дела обстоят в сто раз хуже, ожесточённее и кровопролитнее. Но в данной ситуации можно было и приукрасить… ведь в афгане я служил молодым и зелёным бойцом, а здесь Шумаков являлся дембелем…
— У каждого солдата бывает своя служба. — угадывая мои мысли, произнёс разводящий. Там одно, а тут…
— Это точно! — согласился я. — Тут вам не здесь… И здесь вам не там…
Один караульный оделся потеплее, взял свой автомат и вышел на наружный пост, чтобы охранять вход в караулку и заодно арестованных.
— Бычков! — окликнул я сержанта, вспомнив про увиденные только что транспортные средства. — А что там за прицепы стоят?
Эти железные домики, стоящие в тележках на колёсах, очень сильно напоминали мне о воздушно- десантной службе. В таких фургонах они обычно хранят парашюты и прочее имущество во время прыжков. Но тут… В Чечне…
— А это ВеДеэСников прицепы. — ответил Бычков. — Они не под охраной. Обещали прийти и сдать… Но пока их нету…
— Понятненько… — недовольно проворчал я.
После недавних летних событий я испытывал к этой тыловой службе не очень-то дружелюбные чувства. И ведь было за что… И Маркусин, и доктор Новиков, и Плюстиков со своими командирами групп и даже бойцами уже получили от государства ордена и медали… И даже обмыли их… а я?… Маркусин меня конечно позвал на своё торжественное «освящение» ордена Мужества… Но у меня тогда и кусок в горло почти что не шёл и водочка практически не лилась… Да…
Дверь в караулку приоткрылась и в неё просунул свою голову только что вышедший солдат.
— Товарищ старшнант! К вам тут пришли…
Нежданно-негаданным гостем оказался уже знакомый мне прапорщик из третьей роты, который почему-то не стал заходить в помещение, а заговорщицки позвал меня поболтать наедине. Пока я одевался, мне уже становилось понятной такая секретность…
Вот уже три дня этот прапор ходил сам не свой. Он жил в вагончике как раз напротив командирской палатки, где временно обитали мы с Пудановым. И мы знали, что оказывается у него кто-то украл деньги. Более десяти миллионов рублей, что по валютному эквиваленту соответствовало сумме чуть больше двух тысяч долларов…
— Почти полгода никуда не выезжал… Копил на свадьбу… А тут… — сокрушался молодой прапор.
По его словам, он уже вычислил ворюгу… На его подозрении оказался неприметный на вид солдат- фазан…
— Он тогда дневальным стоял… Только он один-единственный, кто видел и деньги и место, где я их хранил… — накручивал-взвинчивал сам себя пострадавший. — Ух, я его зарою…
Но солдат ни в какую не признавался и твёрдо настаивал на своей невиновности. Мол, не брал и всё… Расследование зашло в тупик. Но командир третьей роты всё-таки доверял больше прапору, чем бойцу. И приказал посадить фазана на трое суток на губу. Прошло три отведённых дня, но солдат по-прежнему стоял на своём. Тогда ему накинули ещё трое суток…
— «И сейчас он наверняка сидит у меня в яме. Не отдам его! А то ещё прибьёт…»-рассуждал я.
Но молодой прапорщик при всём своём ущербе в особо крупных размерах оказался вполне миролюбивым добрячком. И просил он меня только об одном…
— Алик! Да я с ним просто поговорю ещё разик! — убеждал меня потерпевший прапорщик. Это точно он взял, я Богом клянусь! Может сам отдаст… По своей воле… Я его попугаю немного, что ротный Денисов завтра военную прокуратуру подключит. Может подействует.
