— Хочу, — ответил Махов и полез на крышу без страховки.
— Ленька, не балуй! — заорал Смирнов.
Махов не откликнулся, баловал. Побаловал, побаловал и вернулся обратно. Вернувшись, высморкался в чистый платок цвета электрик и признал свое поражение:
— Я проморгал это, вы правы, Александр Иванович. На шляпках гвоздей ржавчина сбита ударами молотка.
— Не казнись, Леонид. Если бы не разговор с Трындиным о 'Привале странников', и для меня твой ход размышлений был бы единственным.
— Что делать, Александр Иванович?
— Пойдем к нам, там побеседуем.
Они вернулись в спиридоновскую квартиру. Алик ждал их, готовый к выходу.
— Я пошел, Саня, а вы располагайтесь. Ромку дождись обязательно, он звонил, через полчаса будет. Когда я вернусь, пойдем к нотариусу доверенность оформлять. Там до двадцати часов.
И ушел. Смирнов остался за хозяина.
— В кабинете посидим, поговорим? — решил он и, обняв Махова за плечи, направил его в кабинет. Усадив его за стол, сам сел в кресло и объяснил эту мизансцену тем, что: — Тебе писать надо будет.
— Что? — осведомился Махов, взглядом отыскивая на столе ручку и бумагу.
— Пока ничего. Пока ты мне на несколько вопросов, сделай снисхождение, ответь.
— С удовольствием, Александр Иванович.
— Вопрос первый: ты сунул нос в записную книжку Трындина?
— При нем не было никакой записной книжки.
— То есть как не было? Я ее своими глазами видел. Он по ней мне назвал ФИО одного гражданина. А потом положил в левый карман форменной рубашки.
— Я осматривал все вещи Трындина. — Махов надавил на слово 'все'. — И те, что были при нем, и те, что находились в общежитии, где он жил. Записной книжки среди его вещей не было.
— Такие пироги. — Смирнов потрогал себя за нос, за ухо, провел ладошкой по волосам. — Порядок вопросов несколько меняется. Ты опрашивал свидетелей, которые видели, как Трындин сорвался с крыши?
— Опрашивал.
— Кто первым подбежал к телу?
— Это осталось невыясненным, свидетели говорят, что подбежало сразу несколько человек.
— И всех этих подбежавших ты опросил? — Смирнов давил на слово 'всех'.
— Всех, кого удалось прихватить на месте. Вы же сами знаете, как люди рвутся в свидетели.
— С этим вопросом покончено. Теперь второй. Ты сгоревший 'Привал странников' осматривал тщательно?
— Я его вообще не осматривал. Зачем мне это нужно было? Я наркотиками занимался.
— Ты там у себя какую-нибудь официальную бумажку спроворь, и завтра мы этим 'Привалом' займемся. Договорились?
— После того, как вы меня умыли, Александр Иванович, я у вас, как бычок на веревочке.
— Тогда пиши, что нам нужно сделать.
— Пишу, — Махов щелкнул паркеровской шариковой ручкой Алика.
— Первое, — диктовал Смирнов, — переопросить свидетелей. Что делал каждый из подбежавших первыми. Что делал он сам, какие действия других ему запомнились. Второе. Еще раз опросить ребят из отделения. Когда они в последний раз видели записную книжку Трындина. Особое внимание обрати на Ночевкина. Он с Трындиным последним общался. Третье. Поищи, через кого была передана Трындину записка.
— Ну, уж вы меня совсем за недоумка держите! — возмутился Махов. Нашел я этого пацаненка, который за рубль Трындину записку передал.
— И кто же на такое крупное вознаграждение расщедрился?
— Гражданин лет тридцати. Без особых примет.
— И ничего, ничего, никакой зацепочки?
— Наколка на правой руке. Спасательный круг с якорем.
— Уже ничего. И что ты с этим гражданином думаешь делать?
— Я не думаю. Я ищу.
— Тоже дело, — Смирнов не выдержал, вырвался из финского кресла, подошел к столу и заглянул в листок, на котором писал Махов. — А теперь у меня к тебе, Леонид, личная просьба, вроде бы и не относящаяся к нашему делу. Справочка мне нужна из ваших архивов.
— Если не под тремя крестами, добуду, Александр Иванович.
— Узнай, пожалуйста, где находится Андрей Глотов, бомбардир, осужденный в восемьдесят втором году на двенадцать лет.
— Будет сделано. — Махов старательно записал фамилию и даты.
— А в подмосковном Калининграде у тебя случаем знакомых нет?
— Найдутся.
— Тогда вот что. Наведи справки у них о деятеле по кличке Паленый. Личность заметная, они его наверняка знают — у него сильно обожжено лицо.
— Все? — с надеждой спросил Махов.
— Все. Может, чайку попьем после трудов праведных?
— Нет, Александр Иванович, теперь я пойду. Дел у меня теперь невпроворот.
Капитан милиции Махов убыл, и тут же явился кинорежиссер Казарян. С ходу, обильно потея, выдул три чашки и платочком промокнул взмокшее, с легким багровым отливом свое лицо, сообщил без предисловий:
— Денис твой — шестерка у Мини Мосина.
— Вот бы не подумал! Так это коренным образом меняет дело! Кстати, а кто такой этот Миня Мосин?
— Ты иронию оставь. Ирония — не лучший способ общения с больным человеком.
— Я ж тебя хотел полечить, но ты отказался. Так кто такой этот Миня Мосин?
— Миня Мосин — юристконсульт Министерства культуры. И вполне официальный советский милиционер.
— Это каким же образом?
— Самым простым. Все гениальное — просто. Сразу же после войны он стал собирать живопись начала века и двадцатых годов. За бесценок приобретал. А теперь представляешь, сколько это стоит? Да ты должен его помнить! Он у меня в пятьдесят третьем году очень приличного Лентулова выманил.
— Выманил за эскиз Добужинского, который у тебя в коридоре висит. Вспомнил я твоего Миню.
— Ну и память у тебя, начальник! Как помойная яма.
— Дело давай, армянин.
— Не груби. Договорился я по телефону с Миней. Сегодня вечером встречаемся в Доме кино. Порасспрошаю его по твоему вопроснику, посоветуюсь с ним, как лучше к Денису подойти.
— Так он тебе и посоветует!
— Посоветует. Он вокруг моего Филонова давно кругами ходит. У него петербуржцев мало.
— А ты Филонова отдашь?
— Отдам. За услуги и еще за что-нибудь.
— Напился? — Смирнов встал из-за стола. — Пойдем в кабинет, там удобнее. Нам с тобой поразмышлять вслух надобно.
— Совещание у меня в кабинете! — очень похоже передразнил его Казарян. — Совещание у меня в кабинете! Сколько раз слышал я в МУРе от тебя эту фразу. Но отобрали там у тебя кабинет, и совещания теперь приходится проводить в Алькином.
— Нет в тебе, Рома, благородства, — понял все про Казаряна Смирнов, усаживаясь за письменный стол. — И душевной тонкости не хватает. Начнем, благословясь?
— Излагай, — томно предложил расползшийся по креслу Казарян.
