— Почему вы смеетесь?
— Потому что, когда убийца уже пойман, вы перестаете верить, что это убийца. Разве я ошибаюсь?
— Вы не ошибаетесь, — сухо ответил Кортель.
Рыдзевский вдруг стал серьезным и съежился на стуле.
— Извините. Мой смех, конечно, неуместен, но я уже не могу владеть своими нервами. Не могу перестать думать о Зосе. Вы, конечно, понимаете. Я послал ей посылку, нанял адвоката, но адвокат утверждает, что еще слишком рано предпринимать какие-либо шаги... Мы рассчитываем на амнистию... Что ей грозит, пан капитан?
— С этим вопросом вы должны обратиться к прокурору. Кодекс предусматривает до пяти лет заключения.
— О боже!
Все-таки ему было жаль Рыдзевского, как, впрочем, и двух этих девушек... Было какое-то сходство в их судьбах.
— Но я не думаю, что это будет так, — сказал Кортель мягче. — В конце концов, речь идет о начинающем воре...
Лицо Рыдзевского застыло.
— Но суд же берет во внимание размер преступления, совершенного скрывающимся лицом?
— Несомненно.
— О чем вы хотели со мной говорить, пан капитан?
— О вашей поездке во Вроцлав.
— У меня там было несколько лекций...
— Помните, мы в тот вечер встречались на Пулавской, в кафе?
— Помню.
— Во сколько вы выехали из Варшавы?
— Два или три часа спустя. Я еще успел поужинать в рыбном ресторане, тоже на Пулавской, и отправился. Домой уже не заходил. Я люблю ездить ночью...
— И как долго длилась эта... ночная поездка?
— Долго. Я проколол шину. Даже немного вздремнул. Во Вроцлаве был около пяти утра.
— В «Монополе»?
— Да.
Все это надо было проверить, но уже из показаний Рыдзевского следовало, что в ту ночь он мог находиться на Валу Медзешинском. Алиби у него не было.
— Вы возвратились тоже на машине?
— Нет.
— То есть как?
— Самолетом. — Рыдзевский улыбнулся. — Машину оставил у знакомого лакировщика во Вроцлаве... отличный специалист, а мой автомобиль основательно пообтерся. Не понимаю, почему вы мне задаете этот вопрос?
— Боюсь, что вы очень хорошо понимаете, — ответил Кортель.
— Очень приятно, пан инспектор.
— Почему?
— Что вы боитесь. Не собираетесь ли вы меня подозревать?
— Нет, — признался Кортель.
— Это уже вопреки правилам. Вы должны подозревать всех и во всем, относиться ко всем с одинаковым холодным равнодушием. Так работают...
— ...детективы в романах.
— Именно. А не кажется ли вам, что иногда случаются такие загадки, которые лучше и приличнее было бы не разрешать?
— Нет, — парировал Кортель, меняя тон. — Но думаю, что эта загадка должна быть разгадана.
— Да, — сказал Рыдзевский, — я тоже так считаю. Я хотел, чтобы вы знали: все, что я делаю в последнее время, я делаю с мыслью о Зосе.
— Понимаю. — Однако Кортель не понял, почему Рыдзевский добавил «в последнее время».
Кабинет Ладыня, когда они вошли туда втроем — он, Окольский и милиционер, охраняющий Болека, — выглядел точно так же, как и тогда, 27 мая. Задернутые портьеры на балконных дверях, придвинутые к ним два стула, почти пустой стол... Окольский, очень бледный, встал на пороге. Он снял очки и протер их платочком.
— Действуйте сейчас так, как тогда, — сказал Кортель. — Дверь была приоткрыта, правда?
Окольский кивнул.
— Стол был освещен. — Инспектор зажег лампу. — Входите...
— Я вхожу, — повторил Окольский.
— А что дальше? Вы стоите на пороге или идете к столу?
— Иду к столу. — Он шел твердым, медленным шагом, как бы боясь упасть.
— Где остановились?
— Здесь. — Болек стал возле кресла, лицом в сторону портьер.
— Хорошо. Где лежал перевернутый стул?
— Почти посередине. Нет, ближе к столу... Да.
Кортель перевернул стул.
— Теперь девушка... Покажите это место.
Он показал почти точно. Но только «почти». На самом деле она лежала ближе к столу.
— Вы уверены?
— Кажется, так.
— А где лежала статуэтка Будды?
— Никакой статуэтки я не видел, — сказал Окольский. По его лицу стекали крупные капли пота.
— Хорошо. А теперь взгляните на стол.
— Я смотрю. — И через минуту: — Была вазочка для карандашей, пепельница. Газет не было.
— Так. Теперь вернитесь к двери. Хорошо. Когда стояли здесь, вы видели стол. Что еще?
— Ничего еще, остальная часть комнаты была не освещена... Если только полочка над столом...
— Вы смотрели на нее?
— Да. — Он взглянул на полочку.
— Теперь подойдите к ней.
Полочка была в стене. На ней лежали книжки и специальные журналы. Окольский двигался как манекен.
— Книги были?
— Были.
— Что еще?
— Портфель, — сказал равнодушно Окольский. — Большой желтый портфель. Больше ничего.
Наступила тишина. Кортель сел на стул, закурил. Большой желтый портфель!
— Увести подозреваемого, — бросил он милиционеру.
Инспектору необходимо было побыть одному. Все, он, Станислав Кортель, был прав! Убийца оставил в кабинете что-то, за чем должен был возвратиться... И опасался, что Окольский запомнит. А он и впрямь запомнил, хотя даже не предполагал, будет ли это иметь значение. Портфель лежал на полке над столом. Портфель инженера Ладыня.
Однако, Ладынь! Именно его Кортель всерьез не принимал во внимание. Как это могло все быть? Он убил Казимиру Вашко, когда в первый раз приехал из аэропорта. Значит, около восьми вечера? И забыл портфель? И вернулся за ним уже после девяти, когда попрощался с Рыдзевским? Это значит, что он шел на виллу после ухода грабителей и перед приходом Пущака? Почти невероятно! Скельчинская видела грабителей около 9.15, пошла звонить в милицию, приехал Ладынь и сразу после него Пущак. Считанные минуты! «В общем, — как говорил Беганьский, — случается то, что наиболее вероятно, а не необычно.
