— Уж лучше разыгрывать спектакли перед стражниками, чем с крысами беседовать, — сказал Дор. Никаких рукопожатий.
— Крысы! — взвизгнул голос. — Где?
— Видел тут одну, когда проснулся. А может, почудилось.
— Не почудилось. Крысы любят сырые подвалы. — Пожатие руки, но не для сигнала, а просто так. — Дор, я хочу выбраться отсюда!
— Не печалься. Очень скоро окажешься на воле. Стражники выведут тебя, если захотят убедиться, что ты не умеешь выращивать растения.
— Конечно, не умею. — Предупреждающее пожатие.
Своим громким разговором Айрин и Дор хотели обмануть стражников, убедить их, что никаких волшебных способностей у них нет. Теперь, если выпадет счастье воспользоваться магией, стражники будут застигнуты врасплох. К тому же стражники станут получше относиться к их приятелю Загремелу — опять же если уловка сработала.
Вскоре бледный лучик света просочился сквозь потолок. Раньше Дор полагал, что их камеры находятся у восточной стены. Но теперь, когда появился этот свет, он подумал и понял, что скорее всего они у западной стены, над пропастью. По другую сторону свет был бы гораздо ярче. Значит, рыть подкоп не имеет смысла. Они попросту упадут в бездну.
А стражники тем временем притащили огромную корзину хлеба и ведро воды. Для Загремела!
— Жратва! — весело пророкотал огр и стал набивать рот хлебом. Но он сразу понял, что Дору и Айрин ничего не принесли, и стал совать буханки сквозь щель в стене.
С водой было труднее. Воду сквозь щель не передашь. В камере не было никаких чашек или плошек, а Дору вдруг страшно захотелось пить. Сделали так: огр наполнил водой рукавицу, передал королю, король напился и передал Айрин.
— Противная какая-то водица, — шепнула Айрин, но все же выпила и передала рукавицу Дору.
Король допил остаток и вернул рукавицу Загремелу. Вода противная, но жажда еще хуже.
— Дай мне руку, — раздался вдруг голос Айрин.
Может, она еще что-нибудь придумала. Дор протянул правую руку — в левой он держал буханку.
— Ты совершил мерзкий поступок — передал мне еду, — тихо сказала она. Два пожатия.
— Я ведь тебя ненавижу, Айрин. — Два пожатия.
Может, стражникам и безразлично, как их пленники друг к другу относятся, но раз уж начал играть в это ВСЕ НАОБОРОТ, надо продолжать. Игра оказалась довольно простой.
— Ты мне никогда не нравился. — Два. — Я даже, можно сказать, тебя ненавижу. — Два.
Что она такое говорит! Раз она говорит, что ненавидит, но при этом сжимает его руку два раза, значит, подразумевает... Обратное? А какое чувство обратно ненависти?
— Ты тоже мерзкая.
После этих слов на той стороне воцарилось молчание. Дор прислонил глаз к щели... Ее волосы... Не зеленые... Так он и думал. И тут он понял, почему Айрин молчит. Он сказал мерзкая и забыл сжать ее руку два раза.. Дор поспешно исправил ошибку.
— Так я мерзкая, да? — спросила она. Дор почувствовал, как что-то мягкое прижалось к его руке.
— Мерзкая, да? — спросил голос.
— Я не знаю... — неуверенно произнес Дор. Это таинственное мягкое нечто продолжало согревать его ладонь.
— Противная и страшная, как... кобыла-страшила, — придумал он, не переставая гадать, чем же это она к нему прижалась...
Очевидно, Айрин просто дразнит его, как всегда, и все же... Дор стал думать, вспоминать. Айрин он знал давно, с детства. Она всегда завидовала ему — ну как же, волшебник! — насмехалась, напускала эти свои растения... Все это было, все это видели, но все почему-то считали их женихом и невестой. Они оба отнекивались и сопротивлялись, но годы шли, они взрослели, и чем больше взрослели, тем их больше тянуло друг к другу. Сначала невинные детские шалости и забавы, потом все серьезней и серьезней. Когда ему было двенадцать, а ей одиннадцать, они впервые поцеловались. И поцелуй этот запомнили навсегда. Потому что после поцелуя поняли: можно доставлять друг другу счастье, ранее неведомое. Теперь они хоть и ссорились, а ссоры и не собирались уходить в прошлое, но в душе знали — найдено лекарство, способное смирить гнев. А будущее обещало еще более приятные чудеса. Не успели оглянуться, а принцесса из девочки превратилась в цветущую девушку. Тогда, во рву, срывая друг с друга одежду, они почувствовали нечто совершенно новое. А теперь, в минуту опасности, они не просто перестали ссориться, а наоборот, прониклись друг к другу необыкновенной нежностью. Они вдруг поняли, как это страшно — разлучиться навеки.
— Да, я тебя ненавижу. Правда, ненавижу. — Два пожатия.
— А уж как я тебя ненавижу! — Два пожатия.
— Я бы тебе засветил в глаз, — сказал он, стараясь подбирать самые грубые слова.
— А я бы тебе влепила по шее.
— Ну так я бы тебя схватил и...
— И что? — спросила она, так и не дождавшись продолжения. Но что же там все-таки такое мягкое? Он просто сходил с ума от невозможности узнать. Грудь?.. А может быть, талия?.. Выше талии?.. А если ниже?! А чего тебе больше хочется? — спросил внутренний ехидный голосок.
— ...как сжал, — наконец придумал он и с силой сжал ее руку. Право, тогда во рву он волновался куда меньше.
— Даже если бы кроме тебя на земле не осталось парней, я все равно не вышла бы за тебя замуж. А ты?
Хоть Дор и соединил узами брака доброго волшебника Хамфри и горгону, о собственной семейной жизни он еще не задумывался. Ему почему-то казалось, что семейная жизнь должна заботить людей пожилых — его родителей, короля Трента, Хамфри. А ему самому всего шестнадцать! Но в Ксанфе издавна повелось так: коли захотел жениться, то и женись, и не имеет значения, сколько тебе лет. Хоть двенадцать, хоть сто! Добрый волшебник вон до ста лет дожил холостяком — и ничего, не умер.
Хотелось ли ему жениться? Если впереди их ждет смерть, то есть если король Ори собирается их убить, то лучше жениться, и поскорее. Нельзя умирать неженатым — таков закон. Законы относительно брака и законы, касающиеся волшебников, одинаково строги. Ну а если не убьют? Тогда вернется в Ксанф женатым, потянется жизнь... Нет, если не убьют, то жениться рановато. Если не убьют, времени впереди будет много, и многое может случиться. Будет и плохое, и хорошее, как любит говорить Хамфри.
— Я не знаю, — честно ответил он.
— Не знаешь! — воскликнула Айрин. — Ненавижу тебя! — Ой, принцесса, кажется, укусила его за руку! — Осел! Дубина!..
Рука его вдруг стала мокрой... Айрин плачет? Если она так расстроена, то он должен быть расстроен не меньше. А он что, расстроен меньше? Ну какая разница, что они в тюрьме, что между ними стена, что ему всего шестнадцать лет... Какая разница, если он в самом деле любит ее!
— Если бы кроме тебя на земле не осталось девушек, я ни в коем случае не женился на тебе, — торжественно произнес он. Два пожатия.
Она продолжала плакать, но уже как-то иначе. Теперь Айрин плакала от радости.
Так обручились Дор и принцесса Айрин.
— Эй, Дор, — шепнул кто-то. Кто-то в его камере!
— Гранди! — чуть не крикнул Дор. Он сообщил Айрин, но та не ответила. Может, заснула.
— Извини, что задержался, — сказал голем. — Сначала я просто уснул как убитый, а потом вынужден был пробираться мимо крыс. Я с крысами, знаешь, разговоры разговаривал; крысы везде говорят на одном языке, что в Ксанфе, что здесь; в общем, волшебные средства мне не понадобились. Крысы, понятное дело, сначала обозлились, но я сделал себе сабельку и пригрозил — сразу стали как шелковые. Нет, не сразу, пришлось нескольких уложить. Прямо в глаз — и все, крыса уже на небесах.
— Мы с Айрин обручились, — ни с того ни с сего сказал Дор.
Гранди покосился на приятеля. Шутит, наверное... Нет, серьезно...
— Обручились? Ничего себе! Так прямо, с бухты-барахты... А кто сделал предложение? Ты?