сказал печальный голос. — Все дело в том, что вы человек.
С этим следовало согласиться, и профессор кивнул. Отвечать он боялся, потому что отвечать муравью Кацнельсону означало только одно — безумие.
— Я, кажется, сейчас с ума сойду, — подумал профессор.
— Сойду! — эхом откликнулся муравей.
Ветер дунул сильнее, и, обернувшись, профессор Мурашик увидел, что травинка пуста. Он вздрогнул всем телом и открыл глаза. Реки не было, и вообще ничего не было. Над ним нависал белый потолок с трещиной, похожей на молнию, со стены укоризненно смотрели портреты. Владимир Ильич понял, что лежит навзничь прямо на ледяном полу в институтской кухне. Он заставил себя поднять правую руку и потянулся к чашке, лежавшей возле него на боку. Там мог остаться чай на донышке.
Но чая не оказалось: на дне пустой чашки сидел одинокий муравей.
— Здравствуйте еще раз, профессор! Вы меня помните?
— Да-да, помню, мы с вами где-то встречались. У вас еще какая-то простая еврейская фамилия… Кацман, Кацнер?
— Простая еврейская фамилия — это Кац. А я Кацнельсон.
Муравей выбрался на край чашки и теперь смотрел прямо на Владимира Ильича большими грустными глазами.
— Простите, Кацнельсон, у меня, кажется, был обморок, а теперь голова идет кругом. Интересно, помню ли я еще, как меня самого зовут?
— Вас зовут Владимир Ильич Мурашик, и это очень печально.
— Я знаю.
Они помолчали немного, а потом профессор спросил:
— Послушайте, это не с вами я давеча говорил о социализме?
— Вы говорили с самим собой, но я вас, разумеется, слышал.
— Так вот, я не закончил свою мысль. Конечно, я сужу о вас с человеческой точки зрения, но, согласитесь, пора признать, что муравьиный социализм себя изжил. Каждая устремленная в будущее особь инстинктивно стремится к обособлению, хочет стать отдельной и независимой. Возвращение к роду — это всегда шаг назад. Не надо бояться нового, эволюция есть различие. Почему вы молчите, Кацнельсон? Вы согласны?
— Нет.
— Тогда спорьте!
— Зачем? Мне кажется, что перед смертью стоит заняться чем-то более важным, чем споры о том, как лучше устроиться в вашем жутком мире.
— Да, да, пожалуй, вы правы. Ну что ж, давайте говорить о важном. Хотите, я расскажу вам свой сон? Не сегодняшний, а тот, который снился мне до этого, почти каждый день. Вас, кстати, там еще не было, вам может быть интересно. Будете слушать?
— Ну, расскажите.
— Мне снилось, что ладья Харона утонула… Вы знаете, что такое ладья Харона?
— Не считайте меня идиотом, профессор. У меня три высших образования, — обиделся Кацнельсон.
Профессор дважды встряхнул головой, ущипнул себя за ляжку и посмотрел на муравья. Но тот и не думал исчезать.
— Так что вам там снилось насчет ладьи? — как ни в чем не бывало спросил он.
— Мне снилось, что ладья Харона утонула, а я один спасся. И я плыву к берегу по мутной реке, а вода такая тяжелая, что нужно прикладывать огромные усилия, чтобы раздвигать ее руками.
— У вас немного сил, профессор, — сочувственно кивнул муравей.
— Да, совсем немного. Поэтому я и тонул каждый раз. Тонул и просыпался вон там, на кушетке.
— Я вам сочувствую.
— Так вот, Кацнельсон, сегодня я выплыл. Понимаете? Я понял, что мне мешало. Мне следовало с самого начала оставить надежду на том берегу, в прежней жизни. И как только я это понял, я выплыл и вышел на низкий берег, совершенно пустой. Там росла только трава, точнее — несколько травинок, очень больших.
— Трава забвения?
— М-м… наверное. Я не очень разбираюсь в видах трав.
— Ну, а дальше я вам подскажу: на одной из травинок вы увидели муравья, не так ли?
— Совершенно верно.
— И вы проснулись от страха?
— Да. Послушайте, Кацнельсон, но ведь это были вы — я имею в виду, на травинке — это вы там раскачивались? Скажите, это были вы? А зачем вы это делали?
Муравей не ответил. Он пошевелил усиками и сказал:
— Какой-то у вас здесь запах шершавый…
— Это, наверное, макароны. Макаронные изделия «Звездочка», очень питательно. Вы ведь любите вареные макароны, Кацнельсон?
— Терпеть не могу.
— Жаль. Но вы мне не ответили…
— А вот мы всегда готовы поделиться пищей с товарищем. И не звездочкой, а полноценной пищей, пригодной для совместного выживания.
— К сожалению, мне больше нечего вам предложить.
— Так и не предлагайте!
— Но ведь вы же всеядны!
— Это вы всеядны. А мы не едим макарон. И не думаем о политике. И не ворошим свое прошлое.
— Кацнельсон, я вас очень прошу, ответьте — о чем был мой сон?
— Что же я могу вам ответить? Я не пророк и не толкователь снов, я простой московский муравей. И потом, ведь это был ваш сон, разве не так?
— Да, действительно мой.
— Ну, значит, вы себя и видели во сне!
— Да… Кажется, это логично.
— Ничего это не логично. Но зато это правда. Без пищи и тепла, да еще в одиночестве, муравьи жить не могут.
— Да, не могут… Стоп, погодите, а как вы-то здесь оказались? Неужели топить начали?
— Успокойтесь, топить здесь никогда не начнут. И знаете почему? Потому что законы эволюции никого больше не интересуют. А это, между прочим, признак деградации. Вот давайте возьмем тараканов. Они прожили на земле гораздо дольше, чем мы с вами — триста миллионов лет — и при этом совершенно не изменились. Вот кто действительно не эволюционировал, профессор! Ведь это с точки зрения человека надо совершенствоваться, становиться все лучше, стремиться к Богу, стремиться стать богом. А с точки зрения таракана это совсем не нужно.
— Скажите, а с точки зрения муравья, куда надо стремиться?
— К другим муравьям, конечно. Повторяю вам: одинокий муравей выжить не может. У каждого свой муравейник, а в нем своя функция. Так захотела сама природа, поймите.
— Значит, я больше не нужен. У меня никого и ничего не осталось.
— Вам тяжело?
— Да нет, вы знаете, я теперь как-то не чувствую тяжести. Я стал совсем легким…
— А муравьи и не чувствуют тяжести. Это все людское.
— Но я-то не муравей. Я… не совсем муравей.
— Пахнете вы уже почти правильно. Успокойтесь, вы самый настоящий муравей.
— Я спокоен, спокоен… Но у меня есть еще один вопрос. Кацнельсон, скажите: как мне достойно умереть? Как умирают муравьи? Ведь не каждый остается в капле янтаря…
— Ну, профессор, о способах борьбы с нами вы должны знать как специалист. Например, дачники травят муравьев кипятком, дустом, керосином, огненной золой, чесноком, известью, табачной пылью, мочой, содой, шампунем, стиральным порошком, карбофосом с хлорофосом, головами копченой селедки и, наконец,
