— Я из Колумбии. Ты такой страны не знаешь, небось?
— Не, не знаю. Я дальше четвертого Тёсова не бывала. А к нам ты как попал?
— Люди привезли. В клетке.
— Да зачем?
— По ярмаркам показывали, за дьявола выдавали. Целый год. Кровь заставляли голубиную пить. А потом ушел я от них.
— Как ушел?
— Так. Прогрыз клетку.
— А потом?
— Потом в лесу жил. С вашими мышами, которые на комариной диете.
— А как крыло сломал?
— Мстил я людям. Поклялся ничего, кроме людской крови, не пить. А особо попов ненавижу. Третьего дня напал ночью на жирного попа в деревне, вот за этим лесом…
— На отца Симеона?
— На него.
— Так это ж мой хозяин!
— Вот он мне крыло и сломал. Еле ушел.
Помолчали и в третий раз.
— Вот оно как все, значит… — говорит Тишка. — А хорошо у вас там в этой, как ее, ну, в земле твоей?
— Хорошо. Там зимы не бывает. Мы там в пещерах живем. У нас в пещере — пять миллионов мышей. Ты знаешь, что такое миллион?
— Нет, — отвечает Тишка.
— Вон муравейник видишь? Так там миллион муравьев. А нас в пещере — пять раз по миллиону. Если всем разом вылетать — полдня нужно.
Тишка глаза зажмурила и аж остановилась от ужаса.
— И все кровососы? — спрашивает.
— Ну, не все. На всех бы крови не хватило. Нас мало. А остальные больше по комарам.
Тишка побежала дальше, опять ходу набирает.
— Долго еще? — спрашивает Десмод.
— Вон уже, за поворотом. Эх, почему собаки не летают!
— Так ведь они и не говорят.
— Это верно, — вздохнула Тишка.
Вышли они на поляну, где скит стоит. Монах на пороге сидит, задумавшись, четки перебирает.
Тишка с Десмодом подошли поближе, Десмод спрыгнул с Тишкиной спины, одним крылом рыло свое прикрывает, а другое, сломанное, монаху показывает.
Посмотрел на него монах, уронил четки, закрестился часто-часто, молитву забормотал. Потом остановился, поглядел внимательно, и вдруг понял, в чем дело.
— Сломано крыло? — спрашивает.
Тишка скулит: да, да, помоги, мол. Ах, как заговорить хочется!
— К-как же мне быть? — говорит монах. — Нельзя мне с вами. Грех.
Тишка подбежала к нему, руку лизнула. Взяла за рукав, тянет к Десмоду, поскуливает.
Сжалился монах.
— Тоже божья тварь, — говорит, — хоть и в диавольском обличии.
Вылечил он Десмода, травами отходил.
Пока Десмод летать не мог, Тишка его тюрей кормила. Тот морщился, рыло свое воротил, но ел. На сладкое пару комаров требовал. А потом стал Десмод потихоньку вылетать вечерами, насекомых ловить. Крови вроде бы больше не жаждал, даже морда подобрела. Да и сил у него не было.
А в субботу с утра пришел, как всегда, мужик с хлебом. Монаха не было, за ягодами пошел. А Десмод как раз на пороге сидел, крылья распустив, грелся. Увидел мужика, и вдруг как хрюкнет злобно. Взвился в воздух и давай кружить вокруг него. Норовит со спины подобраться.
Тишка увидала это издали, кинулась к ним, лает на Десмода, отгоняет. Мужик руками машет, «изыди, сатана!» кричит. Потом перекрестился, сплюнул и к лесу побежал.
А из леса как раз монах выходит.
— Сатана! — кричит мужик монаху. — Ты приютил! Сатанинское гнездо у тебя здесь, а не скит святой!
Ничего монах не ответил. Прошел, опустив голову, в землянку и дверь за собой затворил. Мужик еще раз сплюнул, погрозил всем кулаком и двинул в лес.
— Что ж ты наделал? — говорит Тишка Десмоду.
— Не сдержался, — отвечает Десмод. — Не могу я на людей спокойно смотреть. Да и все равно уже. Раз увидел он меня — считай, всем нам крышка.
— Что же теперь будет?
— А то и будет. Теперь вся деревня на нас пойдет, уж я-то людей знаю. Через час здесь будут. Уходить нам надо.
— Монах уходить не захочет, — говорит Тишка, — а я без него не пойду. Он мне жизнь спас.
— Ну, как знаешь, — говорит Десмод. — Может, пронесет вас. А меня-то они точно не пощадят. Полечу я.
— Куда?
— Пещеру свою искать.
— Ну, прощай, не поминай лихом. Только ты кровь-то не пей больше, ладно?
Ничего не ответил Десмод, только усмехнулся.
Взлетел, сделал круг прощальный над поляной — и исчез.
Часа не прошло — вдруг топот в лесу, словно стадо лосей взбесилось. Вся деревня бежит с дрекольем. Впереди попяра, отец Симеон. На брюхе крест, в руках топор. Тишка, как его увидала, сразу в яму забилась за землянкой.
Выволокли мужики монаха из кельи. Поп допрашивать стал:
— Говори, бесов сын, будет святым прикидываться. Приютил диавола?
Встал монах на колени, склонил голову, молчит.
— Ага, — поп говорит. — Все видали? Кается. Что делать с ним будем, православные?
Мужики стоят, потупившись. Потом один вышел вперед, говорит:
— Батюшка, оставь его жить. Сам видишь: обморочил его сатана. А так святой жизни старец, все знают. Пусть его Бог судит. Его грех, его и молитвы.
— Ну, нет, — поп отвечает. — Не старец это. Дьявол-то куда подевался, а? Не мог он из своего гнезда просто так уйтить. Раз кровососа нет, значит сатанаил в монаха перекинулся. А вот мы сейчас посмотрим, какого цвета у него кровь.
Взял он топор покрепче правой рукой, другой сгреб монаха за грудки, и уже хотел было полоснуть его лезвием, но тут кинулась на него Тишка.
— Не тронь! — кричит по-человечьи.
Мужики в страхе расступились. Монах руками лицо закрыл. Один поп не растерялся:
— Ага, диавол! — орет, словно ждал этого. — Вот ты где окопался! Давно я про тебя знал! То кровососом, то псом черным! Ну, теперь не уйдешь! Ратуйте, православные!
Замахнулся он топором, Тишка отскочила, хотела бежать, да только куда — мужики кругом обступили. Тишка мечется промеж них, а они ее сапогами пинают со всей силы, и крестятся при этом, как заведенные. Тишка так и летает от одного к другому.
Обессилела Тишка, упала. Подошел поп, крестом набрюшным перекрестил ее.
Потом топор поднял и одним ударом отсек ей голову.
Ахнули мужики, глядя на черную кровь.
Обернулся отец Симеон к монаху и говорит:
— Ладно, живи. Может, правы мужики: пусть тебя Бог судит. Главное дело, диавола больше нет.
