предыдущем уровне'. Так как мы, в свою очередь, обращаемся к частично или полностью бессознательному подуровню современных культуры и социума, то естественно сталкиваемся с упомянутыми 'эффективными ограничениями'. Люди пользуются свободой там, где погружены в неканонизированные интеллектуальные реалии, специфически современного типа и стиля, но насколько действуют стереотипы, насколько признаются полномочия и авторитет архаического мышления, настолько свобода в значительной мере утрачивается. Вдобавок сама арифметика – продукт тех эпох, в чьи привычки не входила специальная забота о свободе – ни физической, ни духовной, – человек был предан во власть велений богов, звезд и судьбы, подчинялся диктату социальной иерархии, а догма и традиция всесторонне регламентировали как внешнюю, так и внутреннюю жизнь. На авторитете и подчинении правилам построено и изучение арифметики в школе. Соответствующие импликации, следовательно, пронизывают и нашу эпоху.
Е.А.Седов предпринимает более детальное исследование, устанавливая, что в реальных информационных системах – социальных, культурных – существует оптимальное соотношение между мерами детерминации и варьирования. Так, в языке на долю детерминации приходится около 80% информации; здесь хранятся правила, обусловливающие целостность языковой структуры, ее внутреннюю согласованность, правомочность. В оставшихся 20% содержатся те самые новости, ради которых составляется и прочитывается текст. Эти выводы пребывают в согласии с опытом: наша речь прежде всего автоматична, она опирается на свод грамматических и стилистических, прописанных и полугласных правил, и только на такой почве обретается языковая непринужденность, способность адекватного выражения соображений и чувств. Дефицит автоматизма и детерминации, напротив, – пусть каждый вспомнит о процессе изучения иностранного языка – сковывает нас по рукам и ногам. Не иначе обстоит и с науками, исходящими из набора установленных и общепризнанных истин, или с обществом, политический выбор которого всякий раз отталкивается от гласных и негласных норм. Попытки обновить слишком много приносят разочаровывающие плоды – анархию, затем диктатуру. Только ограничение разнообразия обеспечивает надлежащую структуризацию системы, – резюмирует Седов, – и ограничению подвергается нижележащий уровень ради разнообразия функций и структур социальных систем более высоких уровней.
Если отталкиваться от цифр Е.А.Седова, то, скажем, политология, изучающая проблематику современных обществ посредством специфически современных же представлений и методов – зиждущаяся на предпосылках принципиальной альтернативности выбора поведения граждан, партийных руководителей и правительств, осуществляющая учет воздействий со стороны экономической конъюнктуры, масс-медиа и т.д., – по сути имеет дело лишь с 20% заключенной в социумах информации. Обязательная для сайентизма установка на новизну ведет к неизбежной неполноте, даже к скудости получаемых знаний об объекте и/или ненадежности результатов. Апелляция к нижележащему – генетически не новому и в корне более детерминированному – пласту предоставляет вчетверо большие возможности. Опираясь на этот резон, мы посчитали полезным изучать современные общества – см., например, разделы 1.4.2, а также главы 2 и 3 – посредством старинных аналитических методов, практически игнорируя современные. Избирая предметом язык, мы рассматриваем его грамматику, точнее, ее логико- числовые закономерности. Обращаясь к социуму, мы также заняты по существу его имплицитной 'грамматикой' – что иное имелось в виду, когда осуществлялся подсчет социальных классов, политических течений, региональных ансамблей, геополитических блоков? Воспользовавшись терминологией М.Полани, это можно назвать неявным знанием, имперсональным и целостным по природе, которым человек обладает наряду с явным, личностным знанием и которое в силу своей неэксплицированности остается периферическим [254, c. 275]. Да, предложенный подход в свою очередь не исчерпывающ: 80% – это не 100. Но и не 20. Вероятно, со временем (уже за рамками книги) окажется целесообразным совместить 'архаические' и новейшие установки. Однако прежде необходимо довести до кондиции оба эпистемологических компонента, ибо первый из них пока не достаточно разработан.
Число – протосмысл предметных представлений в различных областях. Оперируя единицами, выявляя их связь, удается многое узнать об организации и семантике социальных и культурных систем. Переход от абстрактного числа к концептам тех или иных дисциплин требует осмотрительности; порой, несмотря на видимую простоту, не удается застраховаться от ошибок, особенно когда имеем дело с прогнозами. В самом деле, арифметика ахронична, однозначна по результатам и оттого в равной мере пригодна для анализа как прошлого, так и будущего. Зато не всегда однозначен акт опредмечивания единиц, т.е. облечения их в плоть конкретных понятий и стоящей за ними реальности. В частности, логико-числовые законы не полностью детерминируют даже конечные, устойчивые состояния соответствующих секторов культуры и социума, оставляя люфт для варьирования, задавая паттерн, но не расставляя всех акцентов. Последнее – компетенция прикладных наук, вопрос их такта и интуиции. По-видимому, и само общество, будучи образованным и оттого выступая в качестве своего рода 'счетной машины', сохраняет за собой возможность определенного выбора, например, заменяя одну единицу другой, более или менее эквивалентной, а не то и – обычно в не очень важных для себя ситуациях- отступая от математически строгого правила. Именно по этой причине термину 'законы' мы предпочли слово 'закономерности'. В связи с чем, возможно, допустимо позаимствовать красивую дефиницию у одной из паранаук, астрологии: 'Звезды предупреждают, но не приказывают', – сходным образом 'предупреждают' и арифметические закономерности, на сей раз, однако, с большей степенью обоснованности и достоверности, т.к. процесс подчиняется вполне реальным и верифицируемым факторам.
Упомянутая особенность применения логико-числового подхода роднит его со старой, досайентистской рациональностью: несмотря на математизацию, речь не идет о точной науке наподобие физики, химии, исчисляется не предметная реальность, а смыслы. Впрочем, и сама математика имеет предметом поле точных смыслов, и потому, во- первых, ее иногда называют 'беспредметной' наукой (из-за отсутствия 'материального' объекта) и, во- вторых, она становится аппаратом совершенно разных наук, с разными вещественными предметами ('универсальность' математики). Предложенный метод специфичен лишь в том, что в его прикладном аспекте не происходит полного перехода от смыслов к их денотатам: мы исследуем социальные и культурные реалии не как таковые, объективно и в качестве эмпирических данных, а преимущественно их семантику, т.е. проекцию на сознание (с тем же правом можно утверждать, что в роли самостоятельных изучаются
Сходство с архаической установкой наблюдается и по другим критериям. Среди них – определенная 'статичность'. До Нового времени не было принято исповедовать историзм, принципиально ахронична, как сказано, и арифметика. В свою очередь, наша модель не содержит в качестве явного параметра время. Не покажется ли ложным подобный подход, особенно в случае современного, динамичного общества? – Такой упрек бьет мимо цели, ибо все дело – в выборе ракурса взгляда.
Ныне принято ставить акцент на динамизме, на преходящих аспектах действительности, а ведь инварианты никуда не исчезли. К примеру, динамичен ли стереотип? – Один из них сменяется другим, каждый в процессе функционирования
