Число и культура

Бога', – полагали наши предки, и значит, право любой власти опирается уже только на то, что она – реальная власть. Если власть сменится, она вновь законна, не нам обсуждать, такова Божья воля. Согласно социо-культурной принадлежности, эту форму легитимации обычно именуют средневековой, азиатской, или восточной, она не предполагает непосредственного активного участия масс в процессах государственного управления и формирования институтов власти (созерцательное 'недеяние' выдвигается в качестве духовной добродетели на Востоке, 'терпение' считают собирательным достоинством русских ).(8) Таким образом, и домассовые социумы, и тоталитарные – живое олицетворение существовавшей на протяжении тысячелетий веры в трансцендентную по отношению к большинству граждан природу политического управления.

Альтернатива подобного убеждения, хотя и обладает почтенными историческими корнями, наиболее яркое воплощение обрела в либерализме: 'власть – от народа'. В данном случае и с последнего снимаются мифологические, метафизические облачения, и на смену им приходят позитивные технологии, процедуры формирования государственных и политических органов. Во главу угла поставлены индивид и закон. Настоящая установка не предполагает априорного доверия к государству (антиэтатистский акцент), скорее, наоборот, оно воспринимается как нечто заведомо подозрительное (удобная почва для злоупотреблений, необходимое зло), на него накладывается требование открытости, прозрачности ('транспарентности'), признается необходимость непрестанного бдительного контроля за ним со стороны негосударственных организаций и частных лиц. Согласно времени и месту рождения, описанную форму легитимации называют модернистской, демократической, или западной. Поддержание ее работы требует от репрезентативной части населения активной и практически непрестанной работы (государство здесь – не самопричинная субстанция и не посол 'надмирных' сил наподобие Бога или высшего исторического идеала, а всего лишь служебная функция общества).

Вслед за падением тоталитаризма не происходит дружного поворота на 1800 (дружный поворот характерен не для демократий), и в коллективном сознании сосуществуют оба начала: старое и новое, патриархальное и модернистское, коллективистское и индивидуалистическое, значит, и обе формы легитимации. Они настолько переплетены, что, в сущности, не могут быть отделены одно от другого. Это неприемлемое упрощение – утверждать, будто социум строго делится на 'закостеневших' защитников старого и высокопросвещенных носителей новых, демократических ценностей. Одним и тем же людям и группам присуще смешивать разнородные взгляды, априорные установки. Идеологически коллективистские, в частности бывшие тоталитарные, партии полагают своим естественным правом пользоваться плодами демократии (свобода печати, организаций, участие в выборах), а апологеты демократических преобразований настолько далеки от трезвой, самокритической позиции, что для ускорения движения считают целесообразным установить патронаж над 'полувменяемым, отсталым, неразвитым' большинством, внедрить авторитарные методы руководства. (Так, в России представители демократических сил, неоднократно входившие в правительство, на практике подставили плечо и полудемократической конституции с почти диктаторскими полномочиями президента, и созданию экономической олигархии, в основе же – не однажды продекларированное недоверие и даже презрение к 'совкам', т.е. к подавляющему большинству соотечественников.) Сосуществованием двух альтернативных начал пронизан чуть не каждый общественный атом, и продолжает процветать тоска по харизматическому лидеру, который должен привести страну к светлому демократическому будущему, к государству всеобщего благоденствия (опять высший исторический идеал, и опять не здесь и сейчас, а где- то там, где нас нет, зато жертв этот идеал требует уже сегодня, и вполне реальных).

Итак, на посттоталитарной ступени наблюдается симбиоз двух качественно разнородных систем коллективных базовых ценностей, что сопровождается присущим демократиям принципом политической состязательности, следовательно, делением ведущих политических групп на пары, стремящиеся завоевать большинство. Но в итоге тогда М = 2 х 2 = 4, обстановка предрасполагает к формированию четырехчастного партийно- идеологического паттерна. Чтобы избежать голословности, воспользуемся иллюстрациями.

В четверке партий и объединений, прошедших в Государственную Думу России в 1995 г., выделяются следующие подгруппы. 'Яблоко' Г.Явлинского и НДР В.Черномырдина представляли собой две разновидности сил, с той или иной степенью отчетливости отстаивавших либеральные, демократические (они же – индивидуалистические, свободнорыночные) ценности. НДР – 'партия власти', 'Яблоко' – в оппозиции, подвергающей власть позитивной и конструктивной критике, разрабатывающей альтернативные экономические программы, проекты бюджетов, как это и происходит во многих странах на Западе. ЛДПР В.Жириновского – националистическая сила, придерживающаяся коллективистских лозунгов и идей ('русский народ'). КПРФ – коммунисты с их полуклассовой-полудержавной, т.е. опять же коллективистской, идеологией. Коммунисты и 'соколы Жириновского' – в открытой вражде между собой, как и полагается марксистам и националистам. Однако канонада ожесточенной критики – не только внутри каждой из упомянутых пар, но и между ними. 'Демократы (читай: НДР и 'Яблоко') продали Россию' – по утверждению ЛДПР и КПРФ; 'коммунисты и националисты – это пещерный век, кровь и насилие' – не лезут за словом в карман 'Яблоко' и НДР. Естественный конфликт интересов совмещается с непреодолимым конфликтом по поводу ценностей, бинарная ситуация удваивается, М = 4.

Где источник законной власти? – 'Демократы – явные узурпаторы', посредством манипуляции общественным мнением создавшие и поддерживающие 'антинародный режим', – на всех углах выкликают коммунисты. 'Демократы – враги России' – провозглашает ЛДПР. Вождь жириновцев без стеснения заявляет, что по его приходе к власти демократия будет отменена. 'Такая' демократия нам не нужна, советская власть – вот действительно народная форма правления, – вторят им коммунисты. Из демократического лагеря, в свою очередь, разносятся призывы к законодательному запрету компартии и националистических организаций как очевидной и 'наглой' угрозы молодой русской демократии. Таким образом, одна пара (НДР и 'Яблоко') почитает пусть, возможно, несовершенными, но все же законными новые демократические институты, другая пара (КПРФ и ЛДПР) борется за 'высшее благо' страны, фундаментальные интересы которой не совпадают с принципами 'западной' демократии ('демократы' разрушили и поставили на колени великое государство, они – предатели). На первый взгляд парадоксальная, неразделимая двойственность (ср. теория двойственности истины в другую переходную эпоху – в период смены религиозного мировоззрения на секулярное) сквозит буквально во всем, и население, убежденное, что от него ничего не зависит и даже результаты выборов будут заведомо такими, какие нужны Кремлю и олигархам, достаточно дружно ходит на эти самые выборы, особенно на самые идеологизированные федеральные.

Подобные качества присущи, разумеется, не только России, шире – постсоветскому ареалу (см., в частности, пример Молдовы). Насколько позволяют судить прецеденты земли Саксония-Анхальт (см. выше), а также постфранкистской Испании (см. раздел 3.9), им не чужд и географический Запад. На территории бывшей ГДР – по сравнению с западными землями традиционно менее индустриально развитой, вестернизированной – сохранились пережитки 'средневековой', 'азиатской', 'восточной' легитимации, мировоззренческих патернализма и коллективизма? – Вероятно. Но разве и на нынешней стадии массы восточных немцев, вкусившие плодов демократии, не получили возможность дополнительно убедиться, что основной источник власти – не в них самих, а вовне? Раньше ими управляли монархи, национал-социалистические и коммунистические вожди, рука Кремля, но и теперь им диктуют свою волю немцы западные, а через их посредство и Вашингтон. В данном случае неважно, как конкретно люди оценивают подобный факт – принимают его за благо (в восточные земли вложены огромные инвестиции, жизнь стала несопоставимо свободней) или относятся с раздражением (уровень жизни существенно ниже, чем в западных землях, высока безработица, ряд обещаний, розданных перед объединением, до сих пор не выполнен), – более существенным представляется сама ментальная расщепленность, двойственность и, как следствие, М = 2 х 2 = 4. Восточным немцам авторитетно внушают: чтобы быть подлинными демократами, нужно отбросить коммунистические предрассудки, думать так-то и так-то, – но разве это свобода мысли? В занесенных извне идеалах демократии заключается нечто противоположное им самим. Contradictio in adjecto.

На выборах 1998 г. в земле Саксония-Анхальт население проголосовало за совершенно тот же список идеологий, что в России и Молдове: за правую и левую разновидности демократов (христианских демократов и социал-демократов), с одной стороны, и за двух репрезентантов коллективистов, патерналистов (ПДС, наследницу восточногерманских коммунистов, и националистический ННС), с другой. Забегая вперед, практически идентичная схема характеризовала и Испанию 1977 г. – На состоявшихся вслед за падением франкистского режима выборах в парламент попали четыре общефедеральные партии: две демократические (Союз демократического центра и его левые оппоненты, социалисты из ИСРП) и две тоталитарные, или