Число и культура

Рис. 3-24

Результаты сопоставления оставляют благоприятное впечатление и свидетельствуют о правдоподобности использованной гипотезы.

Ранее фигурировал пример Швейцарии, в которой – см. рис. 3-14 и 3-15 – в процессе парламентских выборов актуализировалась двойная пропорция 1 : v3. В Голландии, судя по полученным данным, наряду с отношением золотого сечения, реализовался и вариант подражания пропорции 1 : v3. Как и в случае с Испанией 1977 г., по двум направлениям действовали различные формообразующие начала. Таким образом, рассмотрена еще одна модификация сложных, или композиционных, закономерностей. И для Швейцарии, и для Нидерландов характерными оказались не абсолютно 'чистые', но все же рельефно проступающие кватерниорные партийно-политические модели, подчиненные элементарно-математическим правилам. Что заставляет по-новому поставить вопрос, почему.

Для начала зададимся вопросом, в чем принципиальное отличие четырехполюсных систем от двухполюсных. В разделившемся на крупные политические (идеологические, программные) группы социуме уже в случае биполярности осуществляется поиск организационных форм, обеспечивающих как его самосохранение (стабильность, самосогласованность), так и динамичность. Инструмент выборов с последующим формированием представительных органов власти удовлетворяет обоим условиям. Во-первых, определение состава парламентов осуществляется по итогам совместного решения ведущих групп населения (у нас, соответственно, фигурировали системы условий). У одной группы – одна установка, у другой – иная, и результирующие процентные доли – продукт их взаимодействия. Таким образом, на первом этапе – формирование органов власти – само разделенное на части население определяет действующие пропорции, попутно отвечая, какие из подходов оно поддерживает при решении наиболее волнующих вопросов. В одних случаях – главным образом в коллективных органах, в парламентах – пропорции и после выборов сохраняются в целом такими же, как накануне, т.е. в составе парламента закрепляется карта общественных предпочтений. В других случаях – исполнительная власть, мажоритарный критерий – отбор осуществляется по принципу большинства, по признаку 'нуль – единица': у проигравшего – ничего, у победителя – все. Однако и там и там (вопрос только в степени точности приближения) пропорция, выражающая волю народа, претворяется, так сказать, в волевой, властный градиент.

Во-вторых, после того, как орган власти сформирован, он начинает действовать в соответствии со своим составом. В каком направлении двигаться обществу, в какую сторону совершать шаги и насколько решительные? – На этом этапе и проявляет себя на практике упомянутый градиент. У парламентского большинства шире возможности проводить в жизнь собственные идеи, реализовывать свои предложения, чем у меньшинства, и чем значительнее численный перевес большинства над меньшинством, тем в меньшей мере первому приходится оглядываться на второе. Парламентская пропорция, следовательно, ведет себя аналогично градиенту силового поля: чем выше ее величина, тем ближе направление общественного движения к предложениям большинства и тем интенсивнее само движение.

Сказанное справедливо применительно как к биполярности, так и к кватерниорности. Однако на почве последней возникает существенное отличие: у градиента не одна, а две составляющих, см. две независимые координаты на схемах, описывающих четырехэлементную констелляцию. Вместо линейного политического движения перед нами плоское, вторая, дополнительная степень свободы – со всеми вытекающими преимуществами и недостатками. С одной стороны, у власти качественно возрастает свобода маневра (например, не греша против логики, можно проводить сразу две 'генеральные линии', так сказать, работать сразу двумя руками, а не одной). С другой – обостряется проблема управляемости, устойчивости и последовательности курса: правая рука может упустить то, что творит левая, прогрессирующий социум в состоянии двигаться по кругу без видимых признаков отступления. Подводя итог, кватерниорный политический механизм – качественно сложнее и гибче биполярного, но требует более совершенных навыков управления, а при их дефиците представляет собой источник опасности как для управляющих, так и ведомых.

Однако не этот вопрос составлял наш первоначальный интерес, а причины возникновения кватерниорных партийно-политических систем. О предпосылках четырехсоставности применительно к посттоталитарным социумам речь уже шла. Добавим лишь, что подобная структура – не только следствие относительной 'отсталости' (в частности, сохранения в коллективном сознании влиятельных пережитков патриархальности – 'средневековой', или 'азиатской', легитимации), но и форма ответа общества на исторический вызов. Все посттоталитарные страны, чтобы войти в сообщество развитых государств, нуждаются в ускоренном развитии, и траектории 'догоняющей модернизации' не совпадают с таковыми стран 'первого эшелона'. Поэтому повторение пути и институтов последних – не только малореалистично, но и нецелесообразно. Упомянутая специфика кватерниорных систем (двухкомпонентность движущего градиента) – один из возможных залогов действительно ускоренного исторического движения. Правда, при этом и почти стопроцентная гарантия неполной поступательности такого движения, а также того, что политическое и экономическое тело социума в результате окажется неоднородным: одни его сектора обретают шансы дотянуться до самых высоких уровней, соседние лишь частично подвергнутся трансформации, сохранив отсталость (итог: 'общество ярких контрастов'). Такова плата за 'догоняющую модернизацию' вообще и за инструмент четырехпартийности в частности: для обеспечения высоких темпов развития целый ряд насущных проблем придется не решать, а только огибать. Конкретное обсуждение случаев Швейцарии и Нидерландов, исходя из композиционных мотивов, отложим до следующего раздела.

На практике встречаются прецеденты и более фрагментированных партийных систем, чем кватерниорные. Надеюсь, не покажется избыточно смелой гипотеза, что в ряде случаев их можно редуцировать до четырехсоставных, для чего в качестве конструктивных элементов придется рассматривать не отдельные партии (которых, повторим, больше, чем четыре), а их типологические совокупности, 'кластеры'. По разным поводам исследователи прибегают к разбивке на 'ячейки', да и в рамках обыденного восприятия одни партии представляются 'родственными', принадлежат одной группе, а другие – антагонистами, чьи позиции несовместимы. В результате такой процедуры удастся сохранить логику четырехсоставных систем и использовать уже известные методы анализа. Впрочем, оставим изучение настоящего вопроса за рамками книги, зато в разделе 3.10 обратимся к примеру, когда порог четырехсоставности был пересечен не только на практике, но и в теории, и сведение совокупности партий к четырем является гарантийно неправомерным.

К настоящему разделу тяготеет еще одна иллюстрация композиционных установок действующих политических лиц. Речь – о последних президентских выборах в России (26 марта 2000 г.). Выше они уже были затронуты в аспекте соревнования Путина с главными конкретными соперниками: Зюгановым, отчасти Явлинским (получились значения, недалекие от золотого сечения), теперь подготовлена почва для анализа и в иной проекции.

Повторим: в канун выборов ни у кого – ни у аналитиков, ни у масс-медиа, ни у рядового населения – не существовало сомнений, что следующим президентом страны станет Председатель Совета министров, и.о. президента В.Путин. Хотя в избирательных бюллетенях, помимо Путина, фигурировали десять фамилий (за вычетом выбывшего Е.Севостьянова – девять), было ясно, что реального соперника, способного поколебать весы, – ни одного. Не считая упомянутых Зюганова и Явлинского, все остальные кандидаты заранее сдались на милость фаворита, объявив о своем с ним сотрудничестве, и даже Зюганов и Явлинский вели предвыборную борьбу 'без вдохновения и огонька', не в состоянии внушить ни своим избирателям, ни самим себе хотя бы гран надежды и веры. Поэтому в действительности на повестку дня был вынесен вопрос 'Путин или все же не Путин', – при такой 'редуцированной' постановке в борьбе обнаруживались, наконец, зерно известной интриги. В таком ракурсе предвыборная кампания в целом прошла под диктовку Кремля.

Какие цели были поставлены перед кремлевской командой? Если бы стояла задача любыми путями набрать максимально возможное количество голосов, то, учитывая подавляющее преимущество Кремля во всех видах ресурсов – информационных, административных, финансовых, – соперникам (каждому в отдельности и всем вместе) можно было бы устроить вторую Цусиму, учинить настоящий погром – например, как в ходе декабрьских 1999 г. парламентских выборов, подключив 'черный PR'. Но поскольку сомнения в благоприятном исходе голосования по сути отсутствовали, необходимости в радикальных мерах не было. Путин публично наставил свой штаб, всех чиновников провести избирательную кампанию 'достойно', отставив в сторону грязные технологии, липовый компромат. Вполне правдоподобно, что Кремль – ориентируясь как на российского, так и внешнего потребителя (Запад) – вознамерился создать впечатление честных демократических выборов (авторитет, легитимность главы государства от этого только возрастут).