Число и культура

монастырское воспитание и в дальнейшем предпринимает попытки остановить самое интересное для нас – стихию бурных страстей Дмитрия и Ивана.(5) В свою очередь, в 'Золотом теленке' Ильфа и Петрова среди трех характеристически традиционных персонажей – Балаганов, Паниковский, Козлевич – последнему по праву достается самое скромное место: единственный не мошенник, он не принимает прямого участия в плутовских подвигах, неизбежно оказываясь самым бледным, 'невзрачным' героем. В разделе 1.4.1 отмечалось: во всех этих романах имплицитно инсталлирована тринитарная логика, n = 3 (третье звено, напомним, появлялось за счет психологического вовлечения читателя в происходящее, за счет превращения его в 'соучастника' действия: благодаря авантюрности, как в первом и третьем романах, или увлекательно-напряженному описанию 'злобы дня', как в третьем и втором). На поверхности это приводило к значению М = 4 (всего главных героев четыре), однако не смазывалась и интересующая нас сейчас коннотация: М = 2, 618.

Отголоски ситуации n = 3, М = 2, 618 различимы и в других областях. В разделе 1.4.2 – рассматривался процесс последовательного утверждения тринитарных отношений ( n = 3 ) в структурировании современной Европы .(6) В современном мировоззрении доминирует предпосылка эквивалентности и взаимной заменимости всех основных элементов (привычка так думать в полной мере присуща демократии, в зависимости от переменчивого настроения ставящей во главе то одну партию, то другую, сменяющей главу правительства или президента каждые несколько лет, например, оттого, что старый уже надоел, а государства не считают зазорным менять по ходу дела союзников). Но тогда М = 4, нынешняя Европа стремится к структурированию согласно кватерниорному принципу. Однако единственен ли этот принцип? Не удастся ли разглядеть в симфонии культурно-политических коннотаций и иные мотивы?

В разделе 1.3 упоминалось, на этнической карте Европы принято выделять три основных группы народов: германскую, романскую, а также славянскую, точнее, третью пеструю группу, в которую, помимо славян, входят греки, угро-финны, тюрки и пр. Складывающаяся Европа – очень плотное, целостное образование, со всесторонними связями, и ныне уже неприлично полагать, что основным средоточием коллизий являются отношения между парами: например, между германским и романским ареалами, а остальные при этом остаются на обочине. Нет, отношения в ЕС действительно всесторонни. Групп три, значит n = 3, для новейшего общественного сознания в высшей степени характерна тринитарность (о чем шла речь в разделе 1.4). Однако, коль рассматриваются межэтнические отношения, затруднительно исходить из гипотезы полной эквивалентности составляющих, взаимной заменимости. Характер отношений меняется в зависимости от направления (европейские славяне, скажем чехи и поляки, не чужды подозрений, что немцы взирают на них свысока, в свою очередь, немцы считают, что те лентяи и не знают порядка). Но тогда из n = 3 следует М = 2, 618. В Европе есть две 'главных' группы народов (германская и романская) и третья, несколько второстепенная. Внутри своей парадигмы это вполне логично.

Ситуация по существу повторяется в конфессиональной проекции. Католичество и протестантизм – две ведущие и равноправные веры, тогда как место православия (румынов, болгар, сербов, греков) 'по справедливости' должно быть более скромным, сумма М = 2, 618. В ту же третью корзину попадают теперь и европейские мусульмане, как очередная разновидность синкретизированной восточной религии (православие и ислам – прибежище, так сказать, 'недоразвитых'). Как это часто бывает, третьи звенья оказываются не только 'смутными', но и составными. Надеюсь, читатель нас не осудит, что анализу подвергнут тот комплекс бытующих смыслов, который принято именовать предрассудками (этническими и конфессиональными). Предрассудки призывал исследовать и Гадамер, а перед числом равно практически всё: и 'прогрессивные', и 'пещерные' мнения.

Чтобы не оставлять европейцев одинокими перед лицом упомянутого мотива массового сознания, стоит упомянуть о параллельном феномене из соседней Евразии: из трех братских славянских народов – русских, украинцев, белорусов – роль третьей позиции достается самому малому (по численности, территории, богатству) последнему. Установка n = 3, способствующая формированию постсоветского пространства на кватерниорных началах (М = 4, см. раздел 1.4.2.1), в этно-политическом ядре СНГ приводит к имплицитному значению М = 2,618.

Такое дескриптивное решение, в качестве более или менее глухого подтона, является, пожалуй, одним из самых распространенных, и обнаруживается в самых разных культурных, политических, социальных понятиях. В фигурировавшей в разделе 1.3 тройке мировых религий – христианство, ислам, буддизм – европейцам присуще принимать за 0,618 последний. Его географический ареал далеко, на протяжении столетий он стоял в стороне от оставившей глубокое впечатление напряженной вооруженной борьбы между христианством и исламом. В отличие от двух других, буддизм – не монотеистическая конфессия и для нас, европейцев, несомненно 'экзотическая' ('несоизмеримая'). Тот же феномен и в восприятии тройки религий монотеистических – христианство – ислам – иудаизм: третья, самая малочисленная по числу приверженцев, единственная из трех является племенной, а не мировой. В картине трех средневековых европейских сословий дворянство и духовенство почитались главными, тогда как наиболее пестрое по составу третье сословие оценивалось как не вполне полноценное и ущемлялось в правах. В рамках современного консервативного мировоззрения третье, аксиологически не вполне эквивалентное место достается бедному классу, а в левой, социалистической идеологии, напротив, богатому. Аналогично, в системе трех властных ветвей судебная воспринимается не столь притягательной, как исполнительная и законодательная, ибо в известной мере удалена от активного творческого порождения и игры и призвана служить 'скучным' сторожем или арбитром. В биполярных партийных системах на фоне двух главных партий или блоков (правые – левые) сходным образом идентифицируется группа независимых (вар.: 'индифферентных'). Даже математики не удерживаются от подспудных оценок, и, скажем, среди трех основных разновидностей вещественных чисел: рациональных, алгебраических иррациональных и трансцендентных (см. раздел 1.3), – самый мощный как множество третий класс был не только открыт на тысячелетия позже остальных, но и единственный из всех оказывается полностью 'нелогичным' (числа неалгебраические), становится источником логических парадоксов. Различны поводы, по которым человек относит к несколько 'странному' третьему месту те или иные элементы, однако сама процедура такого отнесения выглядит скорее правилом, чем исключением. И еще одно: в системах n = 3, М = 2,618 эффективное количество элементов оказывается меньше формальной суммы частей ( 2,618 ‹ 3 ), т.е. семантическое целое как бы 'съедает' известную долю суммы (0,382). Физики в подобной ситуации сказали бы о своебразном 'дефекте масс' (часть суммарной массы перетекает в энергию внутренних связей в системе), философы – о том, что целое отличается от суммы частей, не сводимо к их механической совокупности.

Сходным образом проявляется дополнительный смысл системы трех времен: прошлого, настоящего, будущего. Прошлое – протяженно, будущее – тоже, в школе нас приучили изображать их в виде полубесконечных областей на хронологической оси. Настоящее же есть мгновение, точка, т.е. логически несоизмеримо с двумя другими. Если рассматривать систему трех времен, попутно оценивая их значение, то прошлое (акт Божьего Творения, заветы предков, традиции, невероятные свершения мифологических или реальных героев) и будущее (жизнь будущая, т.е. вечная,(7) великие задачи, стоящие перед человечеством, притягательный и прекрасный коммунистический строй) могут показаться ощутимо более весомыми, чем серое, ничем не примечательное настоящее, в котором даже хорошее обычно замешено на какой-нибудь гадости. Нет, настоящее некорректно признать совсем уж не важным, но приписать ему более низкий аксиологический коэффициент вполне допустимо. М = 2,618.

Такое подразумеваемое значение – достаточно типичная, но, конечно, не единственная интерпретация. Альтернативой ей может послужить диаметрально противоположное представление, имплицитно присущее некоторым версиям позитивистского, 'трезвого', 'реалистического' мировоззрения (tough-minded), претендующего в наши дни на роль властителя душ и умов. В его рамках в центре внимания оказывается как раз настоящее, оно признается наиболее (и даже единственно) подлинным: человек живет здесь и сейчас.(8) Все, что нам говорят о прошлом и будущем – это 'лирика', зачастую небескорыстная. Какие-то люди – священники, писатели, историки – рассказывают нам сказки о прошлом, подстраивая повествование под собственные интересы. Какие-то другие люди – те же священники, философы, политики – стремятся запугать или заманить нас будущим, по-прежнему не забывая о своих личных, вполне сегодняшних нуждах. Истинность всего того, что они говорят, проблематична, а главное, из их тезисов не следует абсолютно ничто: человек в силах влиять только на настоящее, а что было и что будет – все это в тумане. Итак, на место подлинного здесь поставлено настоящее, его семантический индекс, соответственно, – единица. Прошлое и будущее в совокупности – миф или ложь, и здравому, практически настроенному человеку не пристало совсем всерьез к ним относиться. Что-то такое в них, возможно, и есть, но стоять на одной ступени с настоящим они не заслуживают. Подвергшееся синкретизации и частичному остракизму