Число и культура

Выяснилось, что одно и то же вещество, пребывающее, казалось бы, в одной и той же агрегатной форме, может соответствовать качественно разным состояниям. Так – этот пример из школьных учебников физики уже приводился – твердый углерод способен представать и как графит, и как алмаз. Тогда же в теорию было введено понятие фазовой модификации (графит и алмаз суть разные модификации). Превращение одной фазовой модификации в другую – тоже фазовый переход, но, так сказать, 'неканонического' характера. Поэтому классификация обогатилась различением фазовых переходов первого рода (т.е. обычных, типа плавления, парообразования) и второго (смена фазовой модификации).

Согласен, что и политологии полезно заглядывать в концептуальные наработки естественных наук. В частности, послевоенную трансформацию национал-социалистического политического режима в режим коммунистической ГДР, по-видимому, допустимо описывать с помощью термина 'революция, или бифуркация, второго рода', поскольку национал-социализм и коммунизм – две разновидности одного и того же, объемлющего их феномена: тоталитаризма. В этом случае мы не игнорируем очевидной существенности состоявшихся в Восточной Германии перемен, однако и не ставим их на одну доску с синхронными переменами в Западной. Логическая конструкция политических процессов в Германии в целом претерпевает тогда своеобразное разветвление: в западной зоне осуществляется бифуркация первого рода, в восточной – второго. Именно поэтому мы исключили пример ГДР из основного корпуса главы 2: ведь процесс счета 'линеен' (не исключая, разумеется, и определения количества революций), а появление разветвления усложняет систему. Так как книга – лишь введение в арифметику, или алгебру, политики, воздержимся от детальной обработки данного направления, но тему Германии все же продолжим.

Когда расматривался послевоенный политический режим ФРГ (глава 2), была затронута проблема внешних влияний: в какой степени их необходимо учитывать. Был применен специальный и общеизвестный прием 'теоретического расширения' исследуемой системы,(14) но такой путь – не единственный из возможных. Да, ни одну из частей разделенной Германии было нельзя признать достаточно автономной, 'самоорганизующейся'. Однако, если допустимо говорить в тот период о Германии в целом, положение кардинально меняется. Именно по территории Германии проходил самый важный отрезок демаркационной линии между двумя враждующими лагерями. В той мере, в какой в Европе существовал политический паритет, направленные друг против друга политические и военные силы двух блоков, двух сверхдержав взаимно компенсировались! Ситуация исключительно своеобразная: каждая из частей – и ФРГ, и ГДР в отдельности – не автономны, они вместе обладают упомянутым логическим свойством.

Это, конечно, самостоятельный и сложный вопрос, насколько релевантен концепт 'Германии в целом' до воссоединения 1990 г., и мы не располагаем возможностью вступать в его полновесное обсуждение. Но лично я склонен считать и названный концепт, и стоящий за ним феномен достаточно адекватными фактам. До сих пор при выяснении свойств социумов в зависимости от количества революций мы неизменно ссылались на общественное сознание. Справедливо ли констатировать в эпоху разделенной Германии наличие единого сознания и самосознания немцев? 'Мне кажется, справедливо, хоть трещина и прошла сквозь души, умы. Коллективно-психологическая связь двух Германий окончательно не обрывалась, немцы по обе стороны рубикона не прекращали мысленно обращаться друг к другу, вести между собой полускрытый, но не теряющий актуальности диалог. Свидетельств тому немало: от перманентного ревнивого соревнования(15) до приема восточными немцами радио- и телепрограмм ФРГ. Если гипотеза о 'единой Германии' в тот период верна, на такую систему допустимо примерить стандартную модель социально-политических бифуркаций.

В этом случае отсутствует необходимость различать революции первого и второго родов и следует говорить об одной революции, а именно о четвертой, в концептуально единой Германии. Каковы ее результаты?

Коль речь идет о Германии в целом, перед нами должен предстать некий общий, 'осредненный' политический режим. Конечно, не 'среднеарифметический', т.к. ФРГ превосходила ГДР по всем параметрам: экономическим, площади территории, численности населения. Однако удельный вес восточногерманского политического режима отнюдь не пренебрежимо мал.(16) К чему мы в итоге пришли?

Выбор в качестве объекта исследования 'Германии в целом' в основном избавляет от необходимости учитывать внешние политические воздействия, в частности, фиксировать дефицит самостоятельности тогдашней ФРГ (как, конечно, и ГДР). Но произошли ли в подобном ракурсе коренные изменения в окрасе, стиле четвертой революции? Не приносит ли она, как и прежде, амбивалентные политические плоды? Если в превалирующей западной части страны утверждена демократия, то в восточной действует тоталитарный режим. Сходные 'хвосты' от третьих революций: маргинальность, брутальность, полупубличность, – наблюдались в послевоенной Италии (сила коммунистов и мафии), в современной России (описание ее политических нравов известно), во Франции времен Третьей республики ('страна капралов', олигархия). Повсюду четвертые революции приводят к конкретно различным, но перекликающимся по семантике результатам.

Вслед за историческим объединением ФРГ и ГДР понятие 'Германия в целом' стремительно изживает черты фигуральности, превращаясь в бесспорно реальное. По моему убеждению, процесс воссоединения отнюдь не сводится к простому механическому смешению: вся страна вступает в период качественных, коренных перемен. Германия переживает ныне пятую в своей истории революцию, от которой – см. главу 2 – следует ожидать последовательно демократических, либеральных плодов. Такой результат повторяет режим предшествующей ФРГ? – Сдается, это обманчивое и, по всей видимости, неверное впечатление.

Если либеральная демократия послевоенной ФРГ (после четвертой революции) в значительной мере опиралась на американское военное и политическое присутствие, то революция пятая обеспечивает 'либеральность', полностью исходя из собственных предпосылок. Новейшая ФРГ отныне не нуждается в услугах посторонних во имя сохранения и развития демократии, страна уверенно вступает на почву самостоятельной внутренней и внешней политики. Рост соответствующих тенденций происходит, кажется, на глазах, хотя бифуркация еще не завершена.(17) Не приходилось встречать серьезных сомнений, что в кратчайшей исторической перспективе окрепшая в своей демократичности ФРГ обретет окончательно независимое политическое лицо, опираясь на чувство уверенности в себе и ответственности за положение дел в Европе и мире.

В скобках отметим, что пятые революции – во Франции, Италии, Австрии и Германии – протекают не столь остро, как предыдущие (описание причин см. в тексте), поэтому не все аналитики их сразу фиксируют. Впрочем, изоморфный переход к Четвертой республике во Франции был четко отрефлексирован французскими политологами, нынешняя 'судебная революция' в Италии также констатирована с достаточной ясностью. Когда будут расставлены точки над i в Германии? Ждать, по- видимому, осталось недолго, ибо бифуркация вскоре выйдет на финишную прямую.

Ситуацию послевоенных десятилетий (расколотая Германия) можно проанализировать и с помощью совершенно иной модели. В статье [197] исследовалась топология партийно- политической системы послевоенной Италии. В Италии того периода, наряду с традиционными политическими силами (консервативными, либеральными, социалистическими), действовала весьма сильная ИКП (Итальянская коммунистическая партия). Подобная система описывается значением М = 4 (или М = 3 + 1). При этом ИКП была оттеснена от процесса реального управления, и политологи наградили ее наименованием 'антисистемной партии', см., напр., [195]. В итоге политическая система функционировала как будто биполярная, двухблоковая .(18) Подобное сочетание четырех- и двухсоставности неизбежно приводит к образованию своеобразной социально-политической 'дыры' – в доказательстве этого, собственно, и заключалась одна из главных тем статьи. Роль упомянутой политической 'дыры' исполняла в послевоенной Италии мафия. Вряд ли имеет смысл повторять аналогичный анализ на немецком политическом материале, поэтому ограничимся краткими указаниями.

Говоря о послевоенной Германии, мы имеем в виду уже не партийно-политическое, а территориально- политическое строение. На выводы топологического (значит, абстрактного) анализа эта замена решающего влияния не оказывает. Но тогда приходится обратить внимание на наличие в послевоенной Германии четырех зон оккупации (М = 4, или М = 3 + 1), а также на разделение ее на Западную и Восточную. Таким образом, и здесь наблюдалось наложение друг на друга одновременно действующих четырех- и двухсоставных структур. Следовательно, и в данном случае во имя стабильности и управляемости системы в целом должна была наличествовать 'дыра', на сей раз территориально-политическая. Таковая действительно существовала: Западный Берлин. После четырех революций и в Италии, и в Германии реализовались конкретно различные, но сходные по своей политической семантике системы, в обоих случаях революции пятые приводят к кардинальной трансформации политико-топологических свойств (в частности, к элиминации 'дыры').(19) Не исключено, что последний пассаж покажется читателю избыточно сложным и в