Число и культура

разнообразные проявления. В тоталитарных государствах вообще и в СССР в частности прекращается свободная и открытая политическая жизнь, наложен запрет на оппозиционные организации. В послевоенной Италии, где коммунисты, т.е. 'четвертый' тип, собирали на выборах большое количество голосов (вторая по силе партия после ХДП), ИКП подвергалась последовательному остракизму со стороны христианских демократов, социалистов, либералов, изолировалась от участия в правительствах, к ней был приклеен ярлык 'антисистемной партии'. Кроме того, в этот период в управлении государством принимают активное участие нелегальные – внегосударственные и внепартийные – институты, мафия.(16) На французской политической сцене тоже были весомо представлены коммунисты. В момент перехода к V республике в стране возобладал вариант отключения от 'режима партий' [22], т.е. функционирования государственной власти в значительной степени независимо от партийного механизма как такового (см. об этом в главе 2). В ХХ в. в мировом сообществе как системе, наряду с утверждением кватерниорности (совокупность основных членов Антанты, Антигитлеровской коалиции, затем четырех блоков индустриального Севера) нарастает опасность самоистребления, человечество впервые обретает возможность физически уничтожить само себя. 'Негативирующий' момент свойственен, конечно, не только политике, ср., скажем, архаические представления: таинственная и 'инфернальная' ночь на фоне утра, дня, вечера; зима (смерть природы) в сравнении с весной, летом, осенью. Даже в релятивистской теории, с ее 'ненормальным' четвертым измерением, ощутимо присутствие чего-то с трудом поддающегося кодификации, но при этом едва ли не самоуничтожительного (как минимум, теория похоронила объективную физическую реальность, существовавшую не одно столетие). По разным поводам многие люди улавливают появление в воздухе 'чего-то такого', имени которому не подыскать, пока или вообще.

Если бы на моем месте был религиозный философ или теолог, то, отталкиваясь от юнговской интерпретации четвертой ипостаси, он, возможно, констатировал бы наличие в кватерниорных системах явственного 'сквозняка' – по направлению из преисподней или от женского начала мира, ибо форточка отныне настежь открыта. Решение М = – 1, как флюгер, реагирует на этот сквозняк. Однако у нас, к сожалению, нет времени ждать религиозных философов и теологов.

По словам св. Отцов, 'небытие не имеет энергии' [344], но это не означает, что оно незначимо или не может питаться заимствованной энергией. Тем более, что иные авторы употребляют по сходному поводу понятие 'отрицательной энергии'. 'Ничто', если доверять современным трактовкам Св. Писания, послужило исходным материалом в акте сотворения мира ('сотворения из ничто'), хотя дефицит информации о примененной технологии оставляет простор для разноречивых толкований такого 'ничто': как в духе М = – 1, так и М = 0. В любом случае происхождение, скажем, из единицы, т.е. предметно данного, просто не может быть самопричинным, т.к. по существу является не рождением принципиально нового, а трансформацией уже наличного. Иное дело, когда речь идет о 'непозитивных' нуле и минус единице. Однако вернемся к экспликациям более простым и понятным, более близким к почве современной культуры.

Под рукой у меня лишь самые скудные сведения о состоянии западной философии последних десятилетий, но, согласно отечественным комментаторам (см., напр., [104]), в философии Франции осуществляется дальнейшая радикализация небытия: 'негатив' онтологизируется в еще большей мере, чем прежде. Еще Хайдеггер отличал страх от боязни: боязнь есть всегда боязнь некоего определенного сущего (грозы, воров, атомной войны), тогда как страх – когда 'сущее в целом ускользает от нас'. И остается Ничто. Страх поэтому мучительнее боязни, именно он привлекал философов- экзистенциалистов и наиболее глубоких психоаналитиков. Страх использовался как трамплин для прыжка в Ничто, для приближения к тайне бытия, к тайне смерти. Он же понимался и как своеобразная инициация, введение в абсолютную ночь, в обморок трансцендентного [там же] . Но в последнее время тема страха уступила место теме паники.

Понятие страха было параллельным понятию отчуждения (его мы уже касались). Эпоха постмодернизма смешивает стили и времена, и внутреннее становится внешним. Если страх представляет собой отчуждение, то паника – заглатывание и поглощение. Уже в страхе не было объекта, но все же маячил объект потенциальный, как бесконечность, как целое мира. Паника же вовсе не имеет предмета, человек уже не отчуждается от самого себя, на это ему не хватает времени. 'Настало время апокалиптической логики', или логики после конца света: все революции состоялись, все идеологии показали себя. Если свобода – после Достоевского, Кафки – уже воспринималась в качестве невыносимого жребия, то теперь не найти того, кто взял бы ее от нас себе, воплотив наше 'сверх-я'. Паника искусительна, в ней хочется раствориться, исчезнуть. 'Бог Пан воплощает в себе не только террор и ужас, он и соблазняет, и дарит наслаждение. Несправедливо было бы сводить панику только к Танатосу. Паника еще и эротична', – резюмирует Т.М.Горичева тексты Деррида, Фуко, Бодрияра.

В свою очередь, К.Юнг в статье 'К психологии восточной медитации' говорит не только о пренатальной (внутриутробной, М = 0), но и доматочной (М = – 1, не индивидуальной) памяти человека [393, c. 79]. Реалии последней освещены, например, в тибетской 'Книге мертвых', описывающей жизнь души до биологического зачатия, но они запечатлены и в бессознательном. 'Наша современная психология знает, что личностное бессознательное является лишь верхним слоем, покоящимся на фундаменте совсем иной природы. Он обозначается нами как коллективное бессознательное' [там же, с. 29-30]. Онтогенез повторяет филогенез, и где-то в глубине мы ощущаем, что происходило до нашего появления. Это достаточно характерная идея европейского ХХ в., абсолютно невозможная для ХIХ, но зато отлично укладывающаяся в тенденции Новейшего времени. В панике, в частности, человек теряет индивидуальность, т.е. приникает к тому же источнику. И хотя Юнг полагает, что 'образы глубинного бессознательного имеют отчетливо мифологический характер' [там же, с. 30], но те же сущности частично схватываются и числом, которое, впрочем, тоже архетипично.

Самостоятельной разновидностью паттерна М = – 1 служит, в частности, и бессмыслица, предстающая не просто как отсутствие предметного смысла (тогда следовало бы говорить о 'нуле' смысла, М = 0), а как более радикальное его отрицание, явный абсурд. Еще век назад такие вещи считались не заслуживающими обсуждения, зато с первой трети ХХ столетия они манифестированы видными течениями в литературе (дада, ОБЭРИУ…).

По разным поводам, в различных социо-культурных секторах нынешняя эпоха реализует потенции 'негативного смысла', так или иначе соседствующие с паттерном М = – 1. В послевоенной Италии, как упоминалось, коммунисты кодифицировались в качестве 'антисистемной партии'. В ФРГ 1970-х гг. не пользовались успехом ни коммунистическая, ни национал-социалистическая идеологии, зато сформировалась партия 'зеленых' (ПЗ). С самого начала она манифестировала себя в роли 'антипартийной партии'. По словам В.П.Любина в работе 'Политические партии на Западе и в России: сопоставимы ли понятия?', ПЗ, 'провозгласив себя 'антипартийной партией', первой уловила и использовала тенденцию постепенного охлаждения общества к дальнейшему развитию и совершенствованию партийной системы как выразителя интересов граждан' [196, c. 10]. Если социалистическое течение – родом из радикализма ХIХ в., 'эры паровых машин', если авангардисты большевики и нацисты – продукт гипериндустриальной первой трети ХХ в., то 'зеленые', как неорадикалы, оседлали постиндустриальную волну. Акцент отрицания у них поставлен по-новому, но не менее кардинально, чем у предшественников. Теперь, впрочем, они подверглись 'доместикации' и, взамен неисполнимых требований, осваивают чувство реальности.

Не стоит вышесказанное считать объяснением. Как и в случаях М = 0, М = ?, позитивному европейскому интеллекту с трудом поддаются амплификации варианта М = – 1, поэтому обычно он сопротивляется рациональным формулировкам и выступает в виде более или менее глухой коннотации. Отметим лишь частную деталь: решение М = – 1, в качестве 'полууниверсального', может рассматриваться в амплуа своеобразного 'лифта', но на сей раз останавливающегося не на всех этажах, а только на четных (четное М, нечетное n ).

Настоящий раздел начался с семантически наиболее сложных чисел, не пора ли заняться более 'здравыми' ситуациями?

Возникла необходимость в очередной инъекции математики. Что будет, если кратность отношений в системе S окажется нулевой? В известном смысле подобная система 'безотносительна', хотя величина n = 0 фиксирует отсутствие отношений как факт не только значимый, но и определенный, конституирующий. Если в уравнение (5) раздела 1.2 подставить значение n = 0, количество элементов М окажется равным 1. При нулевой кратности отношений простая холистическая система состоит из одного элемента.

Философы-элеаты утверждали, что существует Единое и кроме него ничего нет: М = 1. Не