знала, что я один из авторов, и ей хотелось поделиться со мной впечатлениями. Написала мне на кусочке бумаги одну арабскую фразу, которую я должен произнести перед смертью. Благодаря этому я как мусульманин попаду в мусульманский рай. Там были такие слова:
Со ссылкой на источник в спецслужбах газеты писали, что возле бомбы в партере могла дежурить Зура, вдова Арби Бараева. Могла ли женщина, исповедующая исламский фундаментализм, так разговаривать с автором мюзикла, развлекательного представления, в котором актеры танцуют и поют? Могла ли она признаться, что спектакль ей понравился?
А Ирина Филиппова вспоминает веселую, улыбающуюся чеченку, сидевшую в партере недалеко от сцены.
- Такая крупная женщина, все у нее было большое, даже нос, и она была значительно старше остальных, - припоминает Филиппова. - У нее был такой глубокий голос, я прекрасно помню, как она с огромной уверенностью повторяла: «Все будет хорошо».
Когда мужчины перекрикивались и передавали друг другу новости по-чеченски, именно она конспиративным шепотом объясняла заложникам, что происходит: «Ждем представителя президента» или «Будут предприняты радикальные шаги». И это именно она, когда ее спросили, как они добрались в Москву, ответила серьезно, хоть, скорее всего, это была шутка: «Мы шли по лесам двадцать один день». Это она упоминала, что они были на многих мюзиклах в разных театрах.
- Она говорила: «Сколько мы этих мюзиклов обошли, и на «Чикаго» были, и здесь были несколько раз, и потом решили, что придем сюда», - вспоминает Филиппова. - И правда, она не выдумывала. Знала всех актеров, спрашивала, куда делась Катя Татаринова, конечно же актриса, которая ее играла. Она приставала с этим вопросом к Андрею Богданову, игравшему главную роль, но он ей ничего не сказал, пожал только плечами.
Филиппова вспоминает, что женщины были разные. Была одна девушка, которая, казалось, летала как на крыльях. Она была одухотворенной, утонченной и доброй, всем помогала. Были женщины, напоминавшие монашек. Всегда помнили, когда кто-то просил воды или разрешения пойти в туалет. Говорили: «Сейчас нельзя, позже». Потом подходили сами и говорили: «Идите». Но были там и другие. Одна из них, как рассказывает Филиппова, ходила в грубом, связанном на спицах свитере, похожем на мужской, слишком большом на нее. Поверх свитера чеченка затянула широкий кожаный ремень с взрывным устройством. Сидела со злым, напряженным лицом, мыслями где-то далеко, отрешившись от происходящего в зале.
- Видно было, что она исполняет миссию, и не усомнится, если ей придется себя взорвать, - говорит Филиппова. - У некоторых женщин были абсолютно пустые, ничего не выражающие лица. Их ничем нельзя было тронуть. Были, наконец, и такие, которые относились к ситуации в театре, как к игре. Для них это было приключение, риск. Я только потом поняла, что в партере сидели самые суровые из чеченок, на балконе дисциплина была значительно мягче.
- Женщина в мужском свитере оживилась только однажды. Одна из заложниц пыталась ее как-то смягчить, попросила о помощи. Сказала, что она не русская, что она с Украины. И чеченка вдруг сказала: «В Киеве много наших сестер, у нас там сильная организация, там много наших девушек», - цитирует Филиппова. - Сказала даже: «У нас там крупный отряд» - и сообщила, сколько в нем людей.
Позже, уже после освобождения, в прокуратуре попросили Филиппову попытаться опознать на фотографиях террористов, припомнить их имена, чем они занимались, отдавали ли приказы. Прокуроры сделали копии фотографий из паспортов, найденных у террористов, и увеличили их до формата А4, так что лица были почти в натуральную величину.
- Я тогда подумала, они ведь должны были знать, что отправятся на эту операцию, когда фотографировались на паспорта, - вспоминает Филиппова. - Я смотрела на их лица и размышляла, о чем они тогда думали. Разглядывала их и задавала себе вопрос: чем мы, собственно, отличаемся? И оказалось, что ничем! Девушки на фотографиях улыбались, в ушах у них поблескивали сережки.
События в театре нанесли Ирине Филипповой страшную травму. Как-то, много позже, она пошла с подругой в супермаркет за покупками, и вдруг там появились две женщины, арабки, в черных платьях до пят, в черных платках, частично закрывающих лицо. Для Ирины это был шок - она все бросила и побежала к выходу. На улице прислонилась к стене, боялась, что упадет. Чуть не потеряла сознание.
Сергей Лобанков, который сидел на балконе, запомнил несколько сцен с чеченскими террористками в главной роли.
На балконе на барьере пульта звукорежиссера стоял старенький телевизор, который террористы нашли в комнате звукооператоров. Картинка была маловразумительной, телевизор был ужасно старый, зато звук вполне приличный. Чеченцы аккуратно включали его во время новостей. Как-то раз на экране появился Патрушев, вернувшийся после очередного визита в Кремль, и сообщил: «Если террористы выпустят всех заложников, я лично гарантирую, что с ними ничего не произойдет, все выйдут живыми».
- Девушка, сидевшая рядом с бомбой, и вторая, сидевшая за нами, вдруг стали смеяться, - рассказывает Лобанков. - И одна говорит другой: «Послушай, а тебе нужна жизнь?» А вторая отвечает: «Такая жизнь - нет. Взорву тут все во имя Аллаха, и это будет для меня праздником». И это не был фарс, это был ответ на вызов, прозвучавший по телевизору. Они как будто говорили: мы бы не пришли сюда, если бы боялись за свою жизнь. Это подтверждение тому, что, получив приказ, они действительно взорвут себя.
То же самое говорит и Александр Сталь в своих воспоминаниях. Он так описывает свой разговор с одной из террористок: «… она ответила, что хоть ей и не хочется, она приказ выполнит. Она должна детонировать заряд или по приказу, или если увидит российского десантника. Сидящий рядом со мной пожилой мужчина прошептал: «Никого она не взорвет, она сама боится!» Но террористка его услышала и накричала на старика. Сказала, что она смертница и пришла сюда, чтобы умереть».
Александр Сталь, беседуя с чеченкой, спросил, что будет, если российские власти выполнят их требования. «Она ответила, что мы все вместе поедем в Чечню. Я ей говорю, что для нас это будет равнозначно смерти. А она улыбнулась и сказала, что в Чечне нас выпустят, там мы никому не нужны, ничего нам там не грозит, если наши власти будут себя правильно вести».
В свободные минуты, когда в зале становилось спокойно, атмосфера была близка к идиллической; дети дремали, Лобанков с балкона наблюдал за террористами в партере. Он описал одну сцену, которую наблюдал много часов спустя после захвата театра, когда заложники и террористы, как определил это хореограф, узнали друг друга и лучше осознали ситуацию, в которой оказались.
Перед самой сценой, в углу с правой стороны на приставных стульях сидели три чеченки. Один из террористов сидел на сцене, другой стоял сбоку у стены и разговаривал с «сестрами» (между собой мужчины-террористы так называли своих женщин). В зале абсолютная тишина и покой.
- И вдруг в первых рядах кто-то громко чихнул, - смеется Лобанков. - Это было так неожиданно и прозвучало как выстрел. Заложники, сидевшие рядом, прямо подскочили на своих местах. Чеченки, сидевшие немного дальше, совсем не испугались. А когда увидели, как перепугались люди вокруг, смеялись от души. Смех этот заразил и тех, кто испугался. В одну секунду смеялся уже весь зал. И я вдруг подумал: какие террористы?! Какие заложники?! По обеим сторонам - просто люди, которым одинаково тяжело. И те, и другие - жертвы ситуации, и сидят в одинаковых условиях. Люди по обе стороны окопов не хотят войны, и те, и другие хотят спокойно жить. Эти мгновения смеха как-то немного согрели атмосферу.
Лобанков заметил не только комические сценки, но и лирические, и прямо-таки мелодраматичные. Правда, добавил при этом, что это походило на фильмы Дзефирелли, а может, и самого Феллини по трагизму.
- Это было с одной из девушек, стоявших у стены с правой стороны (примерно там, где сидела Кругликова с сестрой и детьми. - Авт.), - вспоминает Лобанков. - В какой-то момент к ней подошел парень, чеченец. Далеко, я, конечно, не слышал, о чем они говорят, но было ясно, что это близкие люди. Не брат и сестра! Это другая близость, видно было по жестам и поведению. Я профессионально занимаюсь с артистами «языком тела», а тут, наоборот, стал расшифровывать их «язык тела». И вижу, что между ними начался очень личный диалог, совершенно не касающийся того, что происходит в зрительном зале. Неожиданно он сует руку в карман, потом берет ее ладонь и что-то в нее кладет. Жестом, смысл которого читается - это тебе, подарок. Я подумал, что он дал ей шоколадку или печенье. Ведь они, так же как мы,
