— Клянусь.
— Ах! Я самая несчастная женщина на свете! — она бросилась на диван и, всхлипывая, разрыдалась, в то время как Ланской, глядя на эту сцену, начал громко хохотать. — Как? Вы еще изволите смеяться, мерзкий?
— Я только радуюсь победе моей теории, — спокойно констатировал Ланской, — похоже, я весьма основательно обучился у вас искусству стать любимым, поскольку четверти часа холодного равнодушия с моей стороны оказалось достаточно, чтобы в вас, которая находила мою мечтательность и нежность такими скучными, такими невыносимыми, вспыхнула страсть.
— Итак, вы действительно отвергаете меня, Ланской?
— Нет, очаровательная графиня, — с тонкой улыбкой на губах ответил молодой офицер, — я намерен даже весьма усердно поухаживать за вами, если вы удовлетворитесь тем обстоятельством, что я позволю вам любить меня, но сам при этом буду пылать чувствами к другой женщине.
— Ах! Да неужели ж она действительно такая красивая? — спросила графиня. Она немного успокоилась, вытерла слезы и со сладким томлением взглянула на Ланского.
— Даже греческие ваятели не создали ничего более совершенного, — промолвил в ответ Ланской, — когда бы свет мог справедливо судить о современниках, он изваял бы эту великолепную женщину из мрамора и установил бы в храме как богиню любви.
— Вот как! А я эту женщину знаю? Мне хочется знать, кто она такая, Ланской, — воскликнула графиня Браниша.
— Если вы угадаете имя моей богини, я отпираться не стану, — предложил он.
— Вы лишили меня покоя, — сказала маленькая очаровательная женщина, — и я хочу отомстить. Я убью вас… естественно, поцелуями.
Она вдруг с грациозностью вакханки, резвясь, смеясь и ликуя, заскакала по комнате, поймала и пухлыми руками обняла Ланского, принялась целовать его, отчего у того буквально перехватило дыхание, и снова пустилась в пляс, кружась и вертясь до тех пор, пока башня ее волос не рассыпалась и в воздух не взметнулось облако белой пудры.
Когда на следующий день около полудня Ланской вошел в салон графини Браниша, он застал ее уже в grande parure,[3] готовой к выезду, башня ее волос, искрившаяся точно свежевыпавший снег, была увита ювелирными украшениями всех цветов, образуя радугу исключительной ценности, две юбки из тяжелого шелка, нижняя из которых была расшита пестрыми цветами, а верхняя — золотом и серебром, крупными складками вздувались одна над другой.
— Я слышала, что сегодня ночью на Неве возвели ледяные горки, — воскликнула навстречу ему миниатюрная женщина.
— Так и есть, графиня.
— Давайте поедем туда и взглянем на них, — продолжала графиня, радуясь как ребенок, — это так интересно.
— Я к вашим услугам.
— Быть может, при этом нам удастся увидеть там и богиню, которой вы поклоняетесь.
— Это было бы счастьем, на которое я не смею даже надеяться.
Миниатюрная женщина ограничилась тем, что в наказание шлепнула преступника веером, затем с его рыцарской помощью облачила свое изнеженное тело в роскошные зимние покровы, и вскоре они, тесно прижавшись друг к другу, уже сидели в санях, которые мгновенно рванули с места и унесли их прочь; под звонкий перелив бубенцов они стремглав влетели на матово-серебристую крепко схваченную морозом поверхность Невы и остановились вблизи двух ледяных гор, высоко возвышавшихся над ней. Ланской помог своей миниатюрной спутнице выбраться из саней, и она, с гордой улыбкой поглядывала на него сбоку, весело зашагала под руку с ним.
Два помоста высотой приблизительно в пятьдесят футов были установлены на расстоянии восьмиста шагов друг от друга. Посередине каждого из них помещалась площадка, к которой снизу вела деревянная лестница, тогда как противоположная, круто нисходящая до земли сторона была выстлана ледяными плитами. Ее в течение всей ночи поливали водой и таким образом она превратилась теперь в сплошную скользкую и гладкую как зеркало саночную дорожку. По обеим сторонам ее стояли как бы в лед высокие зеленые ели. Люди всех сословий — благородные дамы, выделявшиеся своим зимним нарядом, офицеры, купцы, простые мужики — непрерывным потоком поднимались по ступенькам лестницы, чтобы наверху усесться в небольшие санки и, заплатив несколько копеек одному из бородачей, подрабатывающих на этой услуге, под воздействием мощного толчка с фантастической скоростью понестись вниз по сверкающей дорожке.
Тысячи людей волнами перекатывались туда и обратно по замерзшей Неве, шикарные сани с восседавшими в них богато разодетыми дамами и, подобно слугам, стоящими на запятках их кавалерами разрезали толпу, играл духовой оркестр и вокруг, точно дрессированные медведи, в такт музыке прыгали бедные мужики, хохотали и пели.
— Пойдемте, Ланской, — сказала графиня, некоторое время наблюдавшая за катающимися с горки и забавлявшаяся их ловкостью и неудачами, — нам тоже стоит попробовать. Возьмем вожатого, или я могу довериться вашему мастерству?
— Разрешите мне самому управлять санками, — попросил Ланской.
— С удовольствием, — засмеялась маленькая женщина, — но с тем условием, что если мы опрокинемся, то дальше я поеду на вас, я вас, поверьте, не раздавлю.
Молодая красивая пара в веселом настроении быстро по ступеням взобралась на помост, наняла удобные санки, графиня Браниша грациозно уселась в них, а Ланской занял место впереди. Он еще раз с улыбкой оглянулся на свою очаровательную спутницу и дал салазкам решительный толчок, с этой секунды управляя ими только руками. Будто подхваченные могучими крыльями, они стремительно полетели вниз по склону и под одобрительный смех и рукоплескания толпы благополучно достигли нижней точки. Когда они выбрались из санок, все вокруг не могли оторвать глаз от великолепной пары.
— Она, конечно, тоже очень симпатичная, — сказал пожилой виноторговец стоявшему рядом лотошнику с пирогами, — но он-то просто писаный красавец.
Все снова и снова графиня поднималась наверх со своим поклонником, и каждый раз они молниеносно съезжали вниз по крутому склону. Одно удовольствие было видеть, как она радостно хлопала в ладоши или, смеясь, обнимала его сзади за шею.
Оба в очередной раз забрались на платформу и радостно уселись в санки, неизменно приводимые вслед за ними лакеем графини, пока они вскарабкивались по ступеням, вот был сделан первый толчок, придавший опасному транспортному средству нужное направление. Вот пара со свистом ветра в ушах понеслась вниз с ледяной горы, и Ланской восседал впереди, отважный и гордый, как Аполлон, правящий солнечной колесницей. Вдруг санки соскользнули с дорожки, со всего размаху ударились о перила, перевернулись, и пестрая масса полетела под гору. Все вокруг при виде аварии ахнули от испуга, но вот графиня Браниша, точно в кресле скатившаяся верхом на Ланском, благополучно встала, правда, густо покраснев при этом, однако, хихикая и отряхивая мелкие сверкающие ледяные звездочки, которыми было усыпано ее бархатное манто. Ланской тоже оказался цел и невредим.
— Боже, что у вас за вид, — прошептала графиня, когда нашла наконец время взглянуть на него, ибо Ланской был бледен как полотно, глаза его казались застывшими, он дрожал всем телом точно больной лихорадкой.
— Пойдемте отсюда, графиня, пойдемте, — произнес он таким тоном, какого она никогда прежде не слышала, и, спешно подхватив ее за руку, увлек прочь.
Однако маленькая прелестная женщина повернула голову и с безошибочным женским инстинктом принялась взглядом отыскивать в толпе, обступившей ледяную горку, даму, которую любил Ланской; она моментально поняла, что только ее присутствие могло привести его в замешательство, повлекшее за собой опрокидывание саней.
Она высматривала долго и упорно и вдруг обнаружила высокие сани, запряженные парой белых рысаков, а в них — женщину редкой красоты, величавость которой в немалой степени усиливалась тяжелой роскошью ее туалета. Эта красивая повелительная женщина оказалась Екатериной Второй. Если маленькая Браниша еще какое-то мгновение колебалась в сомнении, что обнаружила-таки свою грозную соперницу, то
