сухонькие цепкие ручки.
– Своими руками?
– А как же еще поймешь, как наши предки осваивали различные трудовые навыки? Как выделывали орудия, ставшие их первейшими помощниками в труде? Как объяснишь их мастерство, смекалку, их новаторство и изобретательность? Только испытав все самому, пройдя шаг за шагом, так сказать. Был помоложе, так сам все обтесывал, сам изготовлял эти вот игрушки, и эти, и эти. Вот, пожалуйте, полюбуйтесь: тут копии-образцы галечной культуры, это кварцевые скребки, это кремниевые сверла, а это вот изделия из кости. Все мое.
– А где же подлинники этих вещей?
– Артефакты?4 В музеях, в лучших археологических собраниях мира.
– И много надо времени, чтобы изготовить вот такой скребок? – Колосов вертел в руках увесистый камень с полки – грубо отесанный, с острым зазубренным краем.
– От нескольких часов до нескольких недель. Все зависит от мускулов и умения мастера. От техники обработки тоже. Вот вы при ваших-то данных, – он с завистью пощупал бицепс собеседника, – при известной сноровке управились бы часа за три. Ну, при условии, что выбрали бы подходящий материал – кремень, например. Вот такой, смотрите. Как изящны эти кремневые ножи, какой тончайший отщеп, какая острота. Тут нужны верный глаз и твердая рука.
– А как вы различаете эти орудия? Как определяете их возраст?
– В основном по способам обработки. И по материалу. Самыми древними материалами для наших предков были галька, роговик, кремень, кварцевый песчаник. Позже в ход пошло вулканическое стекло, дерево, кость. По типу обработки мы различаем и культуры орудий: плактонскую, левалуазскую, олдовайскую.
– Значит, для вас не составит труда отличить, скажем, олдовайскую от левалуаз… Ну и ну!
– Существует, молодой человек, ряд индивидуальных признаков, присущих только этой культуре. Ну как у вас в вашей любимой дактилоскопии.
– Борис Ильич, а вот эти предметы, – Колосов достал из кармана пачку фотографий, изображавших вещдоки по брянцевскому и новоспасскому убийствам. – Что они из себя представляют, не можете мне сказать?
Пухов сдвинул очки на кончик носа, внимательно разглядел снимки, покивал довольно:
– Это мустьерская культура. Определенно она.
– И что это означает?
– Подлинники этих вот рубил были найдены в местечке Ле-Мустье на правом берегу Везера во французской провинции Дордонь. Это знаменитая находка, равной ей оказалось, пожалуй, только найденное в Ганновере копье из тиса с закаленным на огне наконечником, застрявшее в ископаемых останках Paleoloxodon – древнего лесного слона.
– Выходит, эти камни не подлинные?
Старичок горделиво усмехнулся.
– Даже по снимкам видно – это, молодой человек, мои экспериментальные образцы. Не хвалясь скажу: положите их рядом с везерскими шедеврами, и лучшие эксперты сто раз подумают, прежде чем вынесут вердикт, что есть что.
– Но вы отличаете свою работу сразу?
– Несомненно.
– А для чего вы их сделали? И когда?
– Года четыре… да, четыре с половиной назад. Мы хотели иметь качественные копии для нашего собрания. Это и был главный повод. А потом профессор Горев пожелал использовать их в одном из своих экспериментов с антропоидами.
– А сколько всего вы сделали таких вот образцов?
– Не помню точно – двенадцать, шестнадцать. Были и неудачные, брак, так сказать.
– А где они хранились? Где эта партия рубил сейчас?
– Ну, три у меня в лаборатории – там, на верхней полке. Вон, полюбуйтесь. Четыре мы передали на кафедру первобытной техники в МГУ. Остальные у меня все забрали.
– Кто?
– Ольгин Александр Николаевич и его сотрудники. После отъезда профессора Горева в Америку Ольгин возглавил нашу ведущую лабораторию.
– Сколько точно рубил вы ему передали?
– Я же сказал, я не помню их количества, но он забрал все, кроме этих вот семи. Молодой человек, а позвольте тогда встречный вопрос. Вы представились сотрудником такого серьезного учреждения… а что, собственно, произошло? Почему вас так заинтересовала мустьерская культура? Откуда у вас фотографии этих вот образцов?
– Из уголовного дела. Камни, на них изображенные, были нами изъяты с мест убийств как орудия преступлений.
В лаборатории повисла тишина. Пухов всплеснул руками, вскочил со стула, потом снова сел: встревоженный, изумленный, похожий на старого взъерошенного воробья на протезе, если бы только такие водились на московских улицах.
Наконец, справившись с удушьем, он возопил:
