кабинет следователя.
– Виктор, можно теперь вас кое о чем спросить? – Катя ждала его ответа с сильно бьющимся сердцем.
– Можно. Теперь.
– Как вы
– А такие вещи только так, Катюша, и случаются. – Павлов сидел сгорбившись, уперев локти в колени. Пепельные волосы свесились ему на лоб. На скуле его Катя видела глубокую ссадину, на подбородке – другую. Руки – с разбитыми суставами пальцев. Да, ему сильно досталось в той схватке. Очень сильно. – Я уснуть не мог, – сказал он тихо. – Обычно я на ночь снотворное принимаю, а тут – дернули же мы хорошо, ну а
– Колеса – берлидорм, да? – Катя не смотрела на него. Не могла.
– Да. Бессонница у меня. После войны мучился, потом – ничего, а последние два года – снова накатило. Лежишь как дурак в ночи. Во тьму пялишься. Ну и глушишь себя. Мне врач прописал, давно уже. Снотворное хорошее, сильное, спишь, как новобранец. А тут, ну не употребил, – он поднял взор на Катю. – По причине градусов и еще из-за… В общем так, глупости все это. Ну и не спал. А вы сладко спали. Ребята на канал уехали – пять сорок пять было. Чен и вы спали, Катюша, да… А я решил щепок понабрать. Там, в сарае, самовар есть допотопный, с трубой. Утречком – за милую душу чайку с дымком, с сосновой шишечкой из самовара. Вошел я во двор и тут услышал, как кто-то проехал на мотоцикле по улице.
– Господи, а я-то не слышала!
– Вы спали, – в третий раз повторил Павлов и улыбнулся разбитыми губами. – Я вам даже позавидовал. Ну, вышел я за калитку. Смотрю, а в конце улицы – сосед мой на мотоцикле. Я его и прежде встречал, но знакомы мы не были. Парень примерно моих лет. Он по ночам, бывало, куда-то отчаливал. Но я особо им не интересовался. А тут гляжу – он вроде бы откуда-то вернулся. Подъехал к своей калитке. А к нему вдруг из кустов шасть парень какой-то в мотоциклетном шлеме и второй – маленький шкет такой, в спортивном костюмчике. И что-то там началось у них. Я даже не понял сначала. Вдруг, гляжу, сосед мой ка-ак звезданет парня в шлеме ногой в то место, Катюша, куда мужиков вообще-то бить не следует. Тот взвыл, а он – к мальчишке, схватил его, а тот вывернулся и по дороге припустил. Сосед развернулся и на мотоцикле за ним. Ну, тут я встревожился. Хотел было пойти узнать, что там происходит, а тут Чен из дома выскочил. Он «жаворонок», встает ни свет ни заря. Пока я с ним занимался, минуты три-четыре прошло. Парень в шлеме оклемался и мимо моего забора на мотоцикле пулей. Тут я понял – что-то нехорошее у них творится. Побежал следом. И Чен за мной. Я ему кричу, – он сделал рукой резкий жест. – Вот так мы с ним кричим: «Иди домой!», а он ни в какую. Добежали до оврага. Там уже мотоциклы в кювете валяются. Я вниз спрыгнул, гляжу – кровь на листьях. И парень этот, но уже без шлема ползет, белый, за живот держится. «У него нож, – шепчет, – он убил мальчика. Помогите». И тут до меня наконец-то дошло! Туго я соображаю, но что сделаешь? Да и пьян я был еще. Вело меня здорово, – он снова вскинул на Катю серые глаза. В них мерцал холодный огонь. – Вот и с вами тоже… Глупо все вышло, а? Вы обиделись? Не обижайтесь, ладно?
– Я не обиделась, Витя.
– Да? Ну спасибо. Во-от, кинулся я, значит, в кусты. А там этот мотоциклист уже навалился на мальчишку, крутит ему руки ремнем. Тот визжит, извивается. И тут я увидел нож. А мотоциклист увидел меня. Ну и началось у нас. Остальное вы знаете. Как его, Крюгер, что ли, зовут? Ну-ну, самое для него подходящее имечко. Катя, вы ведь юрист по образованию?
– Да.
– Значит, предположить можете, что ему теперь за все это будет?
– Ну, примерно могу.
– Расстреляют его?
– У нас мораторий на смертную казнь, вряд ли.
– А-а, мораторий, – Павлов криво усмехнулся. – Он ребенка до уровня животного довел, издевался над ним, потом зарезал. Второго изнасиловать пытался, байкеру этому вашему живот располосовал. А ему, значит, – мораторий? А я б ему шею там свернул, и все. И никаких бы хлопот нормальным людям.
– Вы словно сожалеете о чем-то, Витя.
– Сожалею? Да нет, ни о чем таком, кроме одного…
– Это все равно было бы убийство.
– Ну и что? Кому-то надо вот такого ублюдка прикончить? Зачем ему жить, такому-то, а? Для чего? Или это справедливо, по-вашему?
– Справедливо, – Катя снова не смотрела на Павлова. – Только я не хочу, чтобы это за всех делали вы.
– Почему?
– Потому что вы… хороший. Оказывается.
Он молчал. А Катя обрадовалась, что в этот самый миг открылась дверь кабинета и ее позвали к следователю. Больше такой разговор она все равно не смогла бы выдержать.
Позже уже от следователя прокуратуры Зайцева она узнала, что Роману Жукову в то же утро была сделана операция. «Проникающее ранение, задет сальник, кишечник, сложно было – он очень много потерял крови, – рассказывал ей Зайцев. – Опоздай вы на несколько минут, и не довезли бы парня. А сейчас ничего, врач – я звонил ему – говорит, выкарабкается. И младший его тоже вроде в порядке, только напуган сильно. Да, Екатерина Сергеевна, пришлось всем вам пережить этакое. Эх, жизнь наша, если бы знать, где споткнешься… Статью-то писать будете?»
Катя кивнула машинально и так же машинально записала телефон Зайцева для консультации по материалу. А в голове ее вертелось услышанное в связи с ранением Жукова мерзкое словечко «сальник» и еще «брыжейка» кишечника. Эти названия напоминали ей каких-то членистых насекомых.
А еще ей вспомнилось, как здесь же, в прокуратуре, Светлана Кораблина, примчавшаяся к следователю
