Венчание со страхом

прямо из больницы от Жукова, крепко обняла ожидавшего допроса Павлова, поцеловала его и выпалила страстно и громко, во всеуслышание:

– Спасибо вам! За все. А за то, что искалечили этого подонка, – особенно. Я бы сама, будь у меня сила, своими бы собственными руками его разорвала бы! – И она вытянула вперед тонкие бледные ручки, потрясая стиснутыми кулаками. – Стасик вам этого никогда не забудет. И мы все тоже – Ромка, Кешка. Никогда, слышите? Вы нам теперь как родной. А он… этот Крюгер, пусть мучается! Пусть теперь! Пусть! – Ее глаза сверкали.

Помнится, тогда у Кати снова похолодело на сердце. «Учительница, эта тихая плакса, кислятина – и вот поди ж ты! – думала она. – Страсть преображает, и, оказывается, не только в античных трагедиях. Страсть, месть, ярость, любовь – точно тайфун. Налетел, закружил нас, и мы уже совсем другие. Являем свое второе тайное лицо. Темный образ. Какой же он у меня, интересно? Ведь есть, обязательно есть. Как это Балашова тогда говорила? Многое скрыто в человеке разумном: непознанное, пугающее. Патология души».

Она снова видела перед собой те самые ископаемые разбитые черепа, из которых тысячелетия назад извлекали и пожирали мозг предки человека, неандертальцы. Те самые, в погребениях которых находят цветочную пыльцу: «Они клали умершим цветы. Они ценили красоту жизни». Они… А мы? Но об этом просто не под силу было размышлять сейчас – дико болела голова, Кате хотелось приложить к ней что-нибудь ледяное, чистое, легкое.

Отдохнула она немного только в кабинете у Иры Гречко уже под вечер. Та ничего не спрашивала, не сочувствовала даже. Просто включила электрочайник, заботливо напоила Катю крепким кофе. Пыталась накормить, но та есть не стала. Ира погладила ее по голове и сказала:

– Ничего, подружка. Все уже позади. Это никогда больше не повторится.

Сюда же, в кабинет Иры, забрел под вечер и Александр Сергеев. От него чуть попахивало спиртом.

– Ракова этого по всей области гонять надо, – рассказывал он, медленно болтая ложечкой в обжигающем кофе. – Наверняка за ним есть еще что-нибудь.

– А ты его видел? – спросила Ира. – Как он себя ведет сейчас?

– А никак. То матерится, то сопли пускает. Перебинтованный он весь, в гипсе. Так разговоры наши с ним будут после, когда он очухается малость, из лазарета выйдет. А пока мы так просто взглянули друг на друга. И ясно мне стало только вот что. Фирма, где этот Кирюша Раков, или Крюгер, подвизался, действительно фикция чистейшей воды. Кофе у них так, для отвода глаз, а главное – наркота: марихуана, опий и героин. Все партии доставлялись из Средней Азии и Дальнего Востока, а хранилось все богатство в арендованном тут у нас на оптовой ярмарке складе. Хранили-то недолго – пять-семь часов всего, тут же подключали сбытчиков, их, как оказалось, целая сеть у них. Так вот Крюгер – только сошка. Но осторожная сошка, себе на уме.

– Лешка мне рассказывал, он его на свадьбу пригласил, – тихо сказала Ира. – В сентябре якобы расписываться хотел с какой-то девицей, Караваева шафером звал. И у него мать есть, вроде под Дмитровом где-то живет. Дом в Братеевке он по наследству от бабки получил, дачу хотел оборудовать.

– Свадьба, – Сергеев кисло поморщился. – С таким только свадьбы играть. Он, Крюгер, наркотики никогда не употреблял сам и никому сам не продавал. Правило у него такое было умное: не светиться. Парень он смекалистый и сразу сообразил, когда в городе началось это наше байкеровское брожение и вся молодежь на мотоциклах помешалась, где можно добыть себе рабочую скотинку. В рабах- то у него не один Жуков ходил, там почти каждый второй «стайщик» перебывал, Катюша, – Сергеев тяжко вздохнул. – Потом этот их главный Акела решил показать свою силу: запретил своей банде пресмыкаться перед Крюгером. Это у него гонор взыграл: мол, царь и Бог я тут, а не ты. Что велю, то и будут делать, будут слушать меня. Закон – мое слово. Ну, так и вышло. Начался отлив рабочей силы. И тогда Раков решил действовать по-другому. Еще раньше он через караваевскую телячью доверчивость и через мою глупость затесался к нам, стал тут своим. С внештатничеством он это специально. Мы ж на все рейды по наркоте их всегда привлекаем понятыми и подставными. Так что выходит – Кирюша сам за собой и охотился вместе с нами – идиотами. И всегда от нас же был точно информирован, где будет следующая облава. Попадаться в такой весьма благоприятной ситуации ему, естественно, было не резон.

А в «рабы» начал вербовать к себе малолеток. В Москве это давно уже в порядке вещей: «травку» там по ночам пяти-шестиклассники втихаря толкают на вокзалах, у ночных клубов, казино. Это у нас пока все в новинку. Ну а Крюгер наш был передовой. Давал он мальчишкам всегда понемножку: два-три «косячка» – если и засыплются, ничего страшного, по малолетству их к ответственности не привлекут, из-за малой дозы допытываться особо не станут, дальше по цепочке копать. А сбывать гонял либо к Кольцевой, либо в Братеевку к военчасти – стройбат там больно «травку» уважает, или к нашему клубу, когда там дискотеку крутят.

Кешка Жуков, как оказалось, был среди его «гномов» (он малолеток сам так называл) первый – с зимы наркотой он промышлял по секрету от брата. Сам мне признался. На мотоцикл, говорит, копил. «Братан с Крюгером завязал, а я что – глупый, что ли? Сам решил его место занять. Деньги нужны мне были. Жрать- то, дядя, всем вкусно хочется» – это, девочки, подлинные его слова. Ему лет-то сколько, Кать, десять?

– Одиннадцать.

– Одиннадцать. Вот оно у нас как. Яйца курицу-то… Стасика он повел на смотрины к Крюгеру еще в начале июня. Тот месяц назад как раз побывал в стае, так его, как Кешка выразился, зациклило – мотоцикл захотелось. А тут и дружок – шкет деньгами в кармане бренчит, кроссовки вон себе с фонарями приобрел за миллион на толкучке. Как же тут не позавидовать? Только, на беду Стасика, Крюгеру от него и кое-что другое понадобилось. Он, конечно, Раков-то этот, педофил самый что ни на есть настоящий, хоть свадьбу там с кем-то якобы замыслил играть. Одно другому у него не помеха. Но влекло его не ко всем пацанам одинаково. Вот Кешка, по его словам, был не совсем в его вкусе. Поэтому к нему до поры до времени никаких домогательств не было. Имелся у Крюгера и дружок сердечный. Фамилии его называть не буду, незачем пацана позорить. Да вон Катя и слыхала уж о нем однажды от своего байкера. Крюгер ему даже денежку подбрасывал за удовольствие. Но когда про это узнали байкеры, вернее, Акела узнал, что один из его стаи, считай, что чья-то подстилка, он вытурил его вон, избил да еще пригрозил.

А Стасик, к несчастью своему, оказался тем, кого Крюгер желал осчастливить своим вниманием – худенький, блондинчик, маленький, хрупкий, похожий на переодетую девочку. Начинал он у Ракова тоже с малых доз. Продал «косячок» у дискотеки – получил денежку. Потом еще раз, еще. А однажды Крюгер показал ему сумму вдвое больше и предложил… В общем, смысл слова защеканец, думаю, понятен вам, девочки, и без моих комментариев, – Сергеев тяжко-тяжко вздохнул. Лицо его было серым, усталым и угрюмым: мало радости рассказывать о таких-то вещах – словно было на нем написано. – Грязь все это. Грязью б он этой, сволочь, сам захлебнулся. Так нет же! За этот месяц он так Кораблина вышколил, что превратил его в… В общем, превратил. Я девчонке этой, ну, учительнице, не стал ничего про это говорить. И ты, Кать, тоже молчи, слышишь? Незачем ей знать