придет, с ним и объясняйтесь. А лучше бы чистосердечно во всем признаться и не валять тут ваньку.
– Да как вы со мной разговариваете?!
– А вы не кричите, не кричите, а то живо успокоить можем.
– Не запугивайте меня! Вы только и умеете, что пугать! Насмотрелся я уже.
Колосов наблюдал эту перепалку с бесстрастным видом.
– Никита Михайлович, да объясните хоть вы им, что я не убийца! – воскликнул Юзбашев. – Вы же это поняли, кажется. А эти… У, бестолочи! Они мне тут угрожали, кричали на меня. Не имеете права! Я жаловаться буду!
– Вас кто из тюрьмы выпустил, гражданин Юзбашев? – спросил Колосов.
– Да уж нашелся умный и порядочный человек! Справедливый! Судья меня выпустила, понятно вам?! Я ей все рассказал, все как было – что меня на эту кражу толкнуло, что вынудило. И она мне поверила, потому что она – человек, личность. Поняла, что я не преступник, а только жертва этих проклятых обстоятельств, этой нищеты унизительной, этой жизни… За то, что сделал, – отвечу, что суд присудит – приму с чистым сердцем. Но до этого не имеете права гноить меня за решеткой!
– Дайте-ка руку, – оборвал его Никита. – Где порезались-то?
– В кабинете на втором этаже. Там стекло треснуло, вдавилось. Я хотел поправить, оно выпало, меня по руке задело.
– Выпало бы наружу, на улицу. При чем тут ваша рука?
– Не держите меня за идиота! И не разыгрывайте всевидящего Холмса по пустякам. Я сначала открыл створки, а потом уже полез поправлять стекло. А оно упало. Там осколки на полу, подите убедитесь!
– Пойду. Какой кабинет?
– Двести шестой, кажется.
– А что вы там забыли? Что вы вообще забыли в этих столь негостеприимных для себя стенах?
– Деньги! Увольняя, меня рассчитали не полностью: задолжали зарплату за март и апрель. Средств у них не было. Что, я дарить их должен? – Юзбашев злобно щурился. – А мне сейчас нужно вернуть крупную сумму. Долг чести.
– Зое Петровне? А где она десять миллионов на ваш залог наскребла?
– У матери заняла, у подруг. Я не альфонс! Я ей все верну.
– И во сколько же вы получили здесь деньги?
– Я их так и не получил.
Колосов удивленно поднял брови: да что ты говоришь?
– Да! И нечего на меня так смотреть. Не верите? Спросите у бухгалтера. Мне надо было снять их с депозита. А для этого надо написать заявление и получить визу у материально ответственного лица – то есть у Балашовой, – Юзбашев скривился, точно хватил чего-то омерзительного на вкус. – Бюрократия сплошная! Я Нинель по всему институту с собаками разыскивал. И не нашел. В зал вот, правда, не поднимался. Кабинет ее был заперт, ну, я и решил подождать в каком-нибудь свободном, открытом. Это двести шестой как раз и был. Вошел, а там духотища, хоть топор вешай. Открыл окно, стекло и выпало. Порезался я. Йод кинулся искать.
– У Балашовой в аптечке?
– Да, да! Опять было закрыто. Ну я замотал руку носовым платком. Антисанитария, конечно, но что сделать? Вот и вымазался я. Это моя кровь, моя!
– Ну хорошо-хорошо. Что потом-то было?
– Ничего. Ждал-ждал, спустился снова в бухгалтерию, а там от ворот поворот: без визы не дают. Решил перекусить где-нибудь, время-то обеденное. Пошел в туалет кровь смывать. А там перед этим кого-то сильно вырвало. Вся раковина была блевотиной уделана. Я смыл эту гадость, смыл кровь. А тут слышу крики, шум: «Помогите! Милиция!» Это снизу вахтерша голосила, ее этот придурок лаборант своей новостью насчет убийства перепугал.
– Вы вон даже и не скорбите, что пожилую женщину на тот свет отправили, – неодобрительно вставил молодой сыщик.
– А что мне скорбеть? Я что, не чувствую, куда вы клоните? То три каких-то убийства на меня хотели повесить – Калязину и еще там что-то. Не вышло, но разве вы отступитесь от своей бредовой идеи? И это повесите на меня. С вас станется. Настоящего убийцу поймать мозгов не хватает, так давай, вали все на Костю, давай-давай!
– На вас
– Это моя кровь!
Сыщик махнул рукой: надоело, мол.
– Вы когда ждали в кабинете Балашову, ничего подозрительного не слышали? – спросил Колосов.
– Нет. Мне что, делать, что ли, было нечего, как подслушивать?
– Конечно, вы починкой окна занимались.
– Не смейте надо мной смеяться!
– Да я не смеюсь, я вот вас сейчас огорчу, – Никита вздохнул. – Свобода недолго для вас продолжалась: двое суток всего. Судья, сдается мне, здорово в вас ошиблась, Константин Русланович. Ведь порезаться и после можно, а? Для отвода глаз. А судья, наверное, молодая, красивая. Тоже блондиночка небось, а? Вы ей про тигров братьев Полевых, часом, не рассказывали?
