– От кого?
– От того, кто убил мальчика. И не только меня.
– Но почему я?
– Потому что ты.
Он потер подбородок.
– Между прочим, я этого пацана видел только однажды.
– Когда?
– Чиль как-то братана и его сюда привозил, давно, весной еще.
– И что было?
– Ничего. Щенок готов утопиться, чтобы укусить луну в воде, – он пожал плечами. – Я не помню его… почти не помню…
– А он тебя запомнил. Бредил тобой, хотел вместе с тобой на мотоциклах вот под этой самой луной… Ты забыл, наверное, каким ты сам был лет пятнадцать назад?
– Семнадцать. Я был пай-деточкой. Ходил в музыкальную школу, пиликал на скрипочке, зубрил уроки.
Теперь улыбнулась Катя.
– Как ты их всех держишь… В прежние времена из тебя вышел бы чудный пионервожатый. Стая… Как там все у вас начиналось? «Было семь часов знойного вечера в Сионийских горах…» Так?
Байкер звонко расхохотался.
– Не совсем. Но близко.
– А кого вы бандерлогами зовете? – полюбопытствовала Катя. – Ведь наверняка кого-то, а?
– Тех, кто в телевизоре.
– А милиция – это, по-вашему, наверное, рыжие псы Декана?
– Почти угадала.
– Ну, выходит, я – сука. Легавая или как там у вас…
Он смотрел на нее. Долго смотрел.
– Ладно, – сказал, как отрезал. – Ладно. Понял. То, что просила, – получишь. Но я не знаю. Понимаешь ты? Если это кто-то из… Ну, в общем – ладно. Наши дела – это наши дела. Я сказал, ты поняла.
– Я поняла, – покорно согласилась Катя. – Еще один вопрос можно?
– Какой?
– Почему ты всем этим занимаешься? До сих пор, в твои-то годы… мотоцикл – это даже немодно сейчас. Байкеры – немодно ведь, все прошло, «Безумный Макс» там, и вообще. Что-то другое ведь сейчас, ну я не знаю…
– Мне нравится жить так, – он присел на корточки, поболтал рукой в воде. – Теплая. Грязно только тут, все за… А на мотоцикле я от всей этой грязи могу уехать так далеко, как мне понравится. И потом, скорость… это надо почувствовать. Мои родители знаешь кем хотели меня видеть? Зубным врачом. Зубодером. А я дал деру с третьего курса. И из дома тоже – сел на мотор, и гуд бай, бэби. В задницу весь этот дирол с ксилитом. Вот так. Бродяга – это ведь тоже стиль жизни, разве нет? Негигиенично только. Вот что меня убивает. Я все же в белом халате ходил.
– А где ты теперь живешь?
Он указал рукой на луну. Жест явно был позаимствован из арсенала Микки Рурка. Катя отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
– Я все поняла, – сказала она. – Но как я узнаю, что ты…
– Жук все к училке с Победы клеится? Это про нее ты там говорила?
– Про нее.
– Она знает, как тебя найти?
– У нее мой телефон.
– Ну и славно. Пойдем-ка, – он поднялся и направился туда, где их поджидала стая.
– Отвези ее куда скажет, – приказал он Жукову.
Катя надела шлем, снова взгромоздилась на мотоцикл: ну как же на нем все-таки неудобно – держаться не за что, ноги болтаются.
– Так в костыльные войска загремишь, – усмехнулся предводитель. – Кто ж так ездит? Надо вот как, – и, быстро взявшись за Катину ногу, он согнул ее в колене и положил на бедро впереди сидящего Жукова. – Вторую тоже сюда. И крепенько ножками его обними. Наши дамы ездят только таким макаром. Ну что, Чиль, нравится тебе?
Байкеры захохотали, загудели, засвистели. И под эту полунасмешливую-полуодобрительную какофонию Катя и отбыла восвояси.
Когда стих треск их мотоцикла, Акела обвел взглядом своих сотоварищей и задал вопрос, немало удививший бы Катю, если бы она его услыхала:
