Эту метаморфозу Колосов ощущал и в себе. Жалости к жертве – Александре Модестовне Чебукиани – он тоже не испытывал. Он видел вдову и говорил с ней. И нельзя было сказать, что встреча эта оставила в нем такой уж неприятный осадок. Просто отчего-то ему не было ее жаль. Даже сознание того, что эта женщина – вдова знаменитого некогда на всю страну человека, нынешняя приятельница новой столичной знаменитости, любовница приемного сына дипломата и подруга такого загадочного существа, как основательница Школы холистической психологии, получила за завтраком вместо порции витаминов дозу пока еще не окончательно идентифицированного специалистом отравляющего вещества – даже сознание всего этого не настраивало начальника отдела убийств на меланхолически-сочувственный лад к «невинно убиенной». Жалости не было. Остался лишь голый профессиональный интерес к исходу дела: удастся ли при таком раскладе раскрыть его и установить личность убийцы?
Колосов прошел по коридору второго этажа. В комнатах сотрудники милиции заканчивали обыск. В качестве понятых были приглашены двое соседей. У них был испуганный и больной вид. Причину его Колосов понял, едва переступил порог той самой комнаты, куда так не хотел пускать их Смирнов.
Это была крохотная душная комнатушка, похожая на кладовку. От нестерпимой вони при закрытом и даже наглухо забитом гвоздями окне тошнота клубком подкатывала к горлу.
Адскую вонь источали кроваво-багровые куски полусгнившего мяса, разложенные на газете в самом центре комнаты, по которой полчищами летали гудящие бронзово-зеленые мухи.
Кроме этой дряни в комнате, совершенно пустой и лишенной мебели, было всего лишь два предмета: старый продавленный полосатый матрас на полу и… Колосов нагнулся и поднял эту вещь с пола: черный шелковый платок, тот самый, который комкал в руках Смирнов, отвечая на их вопросы. Не идентичный, конечно, но очень похожий на другой платочек, что валялся на трельяже в спальне дома улучшенной планировки в центре Старо-Павловска.
Колосов встряхнул платок. Из него выпала на пол дохлая муха. На одном конце был затянут узел. Тугой и крепкий. Колосов поднес его ближе к глазам. У него сейчас было такое ощущение, что и этот фигурный, причудливый узел он тоже уже где-то видел…
Бренность существования… Та, о ком Катя думала последние дни со смешанным чувством страха, любопытства и неприязни, та, которая в невысказанных вслух Катиных гипотезах не раз уже примерялась мысленно на вакантную роль убийцы, та женщина пятидесяти с лишним лет, которую в принципе-то им так и не удалось понять за эти короткие дни знакомства, была теперь мертва.
Еще вчера Катя из своего тайного убежища под окнами слышала ее голос, и вот он умолк. О том, что Александра Модестовна убита, Катя узнала от Колосова. Начальник отдела убийств объявил об этом, едва переступил порог их дома. Последовала знаменитая немая сцена – что твой «Ревизор». И только потом настала очередь восклицаний, предположений, пересудов, догадок, версий…
Катя никак не могла понять: да что же это с Никитой? Почему он тут, с ними, а не на соседской даче, куда сейчас высадил десант чуть ли не весь личный состав Старо-Павловского отдела милиции? Ее удивление возросло еще больше, когда вслед за Колосовым пришел и следователь прокуратуры Караулов. Нина, увидев его, не удержалась и шепнула подруге на кухне: «И такой мелюзге такое жуткое дело доверили! Это же настоящий детский сад! Что же, у них тут постарше и посерьезнее никого из сотрудников не нашлось?»
Катя промямлила что-то про «острый кадровый голод в правоохранительных органах». Однако спустя некоторое время непонятное поведение представителей угрозыска и прокуратуры получило-таки объяснение. До результатов судебно-медицинской и химической экспертизы, как объяснил Колосов, разговаривать с домочадцами вдовы не имело смысла. Вроде бы…
Впрочем, исключение из этого правила все же было сделано для Сорокина. Его допросили (в который это раз? Катя прямо со счета сбилась), как только оперативная группа прибыла на дачу. И именно с его слов был известен ход событий этого рокового утра.
По словам Сорокина, дачники проснулись поздно – около половины одиннадцатого, и сам он примерно без четверти одиннадцать навестил своих соседок. Как раз тут Кате пришлось дать свои собственные пояснения этим, не соответствущим действительности, показаниям. И когда Караулов узнал, что Сорокин, видимо, провел эту ночь не дома, а в одной постели с вдовой, выражение его лица уже не сулило для Сорокина ничего хорошего!
Однако все дальнейшие события они вынуждены были пока представлять себе из показаний этого человека. А уж насколько все это было правдой, оставалось лишь гадать.
По словам Сорокина, утром между Кузнецовым и Александрой Модестовной произошла крупная ссора. Сорокин уклонился от всяких пояснений ее причин, ограничившись лаконичным: «Они – родственники, а между близкими все бывает».
В ссору вмешались поднятая шумом с постели Юлия Павловна и Олег Смирнов. (Об их ночных приключениях Сорокин также не проронил милиции ни слова.) «Мне показалось, – сказал он, – что Шурке просто выволочку устроили, указали – мол, знай свое место. Он психанул там, я начал его успокаивать. И как раз в этот момент к нам и зашел Володя, наш сосед…»
Упоминание фамилии Ищенкова, снова оказавшегося в самом центре трагических и загадочных событий, подействовало на стражей порядка как удар молнии. Был отряжен специальный наряд для поисков и задержания Ящера – пока что, как и в прошлый раз, «до выяснения».
По словам Сорокина, однако, Ищенков находился на даче Чебукиани максимум четверть часа. На террасе кипел скандал, и он, видимо, сразу сообразил, что Хованской сейчас не до него, и сказал, что лучше зайдет попозже. Отвечая на настойчивые вопросы следователя, Сорокин уточнил, что Ищенков в дом проходил – был и на террасе, и у холодильника, и даже, кажется, в ванной.
Сорокин далее рассказывал следующее: томатный сок (упаковку в десять коробок) привез накануне из города Александр Кузнецов по просьбе тетки. «Она за завтраком обычно себе делала, как мы это в шутку звали, „Кровавую Машу“. Нет, нет, конечно, никакого алкоголя, просто томатный сок и разбитое туда сырое яйцо. Все в доме знали, что это, так сказать, ее фирменное блюдо – сок по утрам. Она ведь за завтраком, кроме черного кофе, больше никогда ничего не ела».
И в это утро все (если, конечно, не считать ссоры) шло как обычно. «Ну, Володька ушел, они там кричали, Шурка в бутылку полез – сказал, что ноги его больше у тетки не будет, хватит, мол, ей на его горбу ездить, – продолжал комментировать события Сорокин, – и пошел выгонять машину из гаража. А Александра Модестовна… она человек отходчивый, хорошо воспитанный, добрый человек… была…» – тут голос Сорокина, по словам следователя Караулова, пересказывавшего весь этот «допрос в лицах» Кате, впервые за всю беседу дрогнул. До этого же любовник вдовы говорил о своей умершей подруге сдержанно, очень спокойно, без какого-либо намека на присущие ему ранее горячность и истеричность суждений.
– У меня от беседы с ним такое впечатление сложилось, Екатерина Сергеевна, – делился с Катей
