встревоженные дачники, точно стая воробьев, облепили заборы: весть о новой трагедии облетела Май-Гору молниеносно. Этот-то торжественный «провод» фигуранта под конвоем и был не чем иным, как придуманным Карауловым элементом психологического воздействия на обитателей дачи Чебукиани.
«Мне осточертели их молчание и ложь, Никита, – сетовал Караулов. – Ну, хоть этот-то деляга Кузнецов у меня не отмолчится сегодня! Это тебе не Ящер твой разлюбезный».
К Ищенкову на дачу в спешном порядке тоже были направлены сотрудники милиции. Его снова ждали допросы в «официальной обстановке» с максимально устрашающей помпой.
Перед встречей с племянником вдовы Колосову все же удалось обговорить с решительно и непреклонно настроенным Карауловым некоторые основные детали будущего допроса. Он пытался внушить коллеге одну простую мысль: убийство вдовы художника при наличии целого ряда деталей, сходных с деталями убийства Сорокиной, имеет и ряд кардинальных отличий.
Самое первое отличие, по мнению Колосова, заключалось в самой личности потерпевшей. Никита мысленно то и дело возвращался к данным, собранным Обуховым на Александру Модестовну. И кое-что в этой информации его очень и очень настораживало. Ибо несмотря на то, что смерть вдовы вроде бы не выходила за рамки уже сложившейся у них (правда, еще весьма смутной) версии происшедшего, которую Колосов для себя окрестил «мистико-ритуальной», но именно на этом происшествии, хотелось бы им того со следователем или нет, все сильнее и сильнее начинал заявлять о себе и другой возможный мотив – корыстный.
– Обрати внимание, Юра, – повторял Колосов, когда они с Карауловым шли к опорному пункту. – В этом деле мы уже отчего-то не ищем для себя простых объяснений и простых мотивов. Нет, нам подавай самый сложный, самый загадочный, чуть ли не демонический! В глубине души мы уверены, что между тремя этими смертями и двумя старо-павловскими самоубийствами существует некая таинственная связь. Не спорю, у нас с некоторых пор появились доводы за это предположение: все погибшие были знакомы с одним и тем же человеком – Хованской.
– Мы установили, что это касается всех жертв, кроме Полуниных, – поправил его Караулов.
– Вот именно. В отношении прокурора и его семьи у нас лишь смутная догадка, базирующаяся на пусть для нас и важных, но для суда просто смехотворных уликах: шраме на руке жены Полунина и том четвертом платке, – тут Колосов запнулся. – Я все это к тому, Юра, говорю, что, как видишь, мы с тобой вроде бы вполне сознательно выбираем для себя наиболее сложный, извилистый путь, ориентируясь на вехи фактов и догадок. Но все дело в том, – Колосов снова на секунду умолк, – что со мной уже случалось нечто подобное. И я жестоко ошибался.
– В чем ошибался? – спросил Караулов.
– Был случай, когда я вот так же шел по самому сложному пути в поисках мотива убийства. Мне тогда казалось, что я до всего доходил сам, догадывался. А потом выяснилось, что я просто участвовал в некой виртуозно спланированной игре. И мотив убийств оказался самый что ни на есть простой. А все остальное было гениальной инсценировкой.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, прежде чем приступать к допросам «ведьмы», – тут Колосов хмыкнул весьма двусмысленно, – прежде чем инквизиторами себя великими воображать, мы должны четко для себя понять, кого же в этой вашей проклятой Май-Горе угрохали на этот раз.
– И кого же? – Караулов даже остановился, совершенно сбитый с толку.
– Вдову известного на весь бывший Союз художника. Небедную весьма и весьма даму, вхожую в самые рафинированные столичные тусовки, заинтересованную сторону в создании частного или государственного – это мы позже разберем – музея, владелицу коллекции художественных произведений. Словом, это тебе не дурочка юродивая и не нищий алкоголик Тарантинов. Это птица совершенно иного полета – женщина с большой буквы. Вдова, вокруг которой и вертелась вся эта маленькая дачная вселенная. Дамочка, мечтающая в пятый раз выскочить замуж за очень молодого человека, имеющая при том племянника, который ко всему тому – ее единственный близкий родственник и в случае ее скоропостижной смерти наверняка – кто? Ну, тест на сообразительность?
– Наследник. – Караулов кивнул. – Согласен. Возможно, все так, как ты и говоришь. И если бы у нас не было тут первых двух убийств, мы сейчас сразу бы взяли Кузнецова в плотную разработку, проверяя самую первую версию: корыстные побуждения. Кузнецов оказался бы на подозрении как лицо, которому смерть Чебукиани наиболее выгодна в материальном плане.
– Может, он и не единственный, кто получает такую выгоду. И у нас не одно убийство, а три. Но это я все к тому начал, что хочу предупредить тебя на будущее: что бы там ни сочиняли учебники криминалистики насчет параллельной отработки сразу множества версий, как видишь, на практике так не бывает. Нет у нас таких возможностей. В разработку берут одну-две версии. Если они не получают подтверждения, их со временем заменяют новыми. Так вот, Юра, иногда не нужно изобретать велосипед, строя головоломные догадки, понимаешь? Даже в самом сложном и запутанном преступлении мотив может лежать на поверхности. Поэтому, хотим мы сейчас этого или нет, но прежде чем снова погружаться в виртуальные дебри, мы просто по логике вещей обязаны отработать сначала самую простейшую версию убийства вдовы. А она заключается в следующем: племянник, если отвлечься от всего и рассматривать этот факт как голую абстракцию, вполне может быть кандидатом на корыстный мотив преступления.
– Екатерина Сергеевна сказала, что он вроде бы к нотариусу ездил. – Караулову такой незатейливый поворот дела явно был не по душе. – Оформление каких-то документов совпало с… Слушай, но тогда что нам делать с Тарантиновым и Сорокиной?
– Вот сейчас кой-какие ребусы мы и постараемся прояснить. – Колосов ободряюще улыбнулся приунывшему коллеге. – Делай из племянничка-дорогуши бифштекс с чесноком. Развязываю тебе руки полностью.
Караулов с сомнением посмотрел на свои худые веснушчатые руки. А Колосов отметил про себя: парень еще не сечет с лета черный милицейский юмор. Что ж, надо учить молодежь!
Итак, Кузнецова доставили в опорный пункт. Колосов отметил: в прошлую их встречу племянник вдовы вел себя тут спокойно и уверенно, даже помогал утихомиривать истерика Сорокина, чем сразу же вызвал к себе у начальника отдела убийств слабую симпатию. Сейчас, однако, дело обстояло иначе. И на отношение Колосова к этому фигуранту оказывали влияние сразу несколько факторов.
Во-первых, на этот раз Кузнецов сильно волновался и даже не пытался этого скрывать. Во-вторых, отравленной ядохимикатом оказалась не кто иная, как его родная тетка. А в-третьих, Колосов отлично помнил намек Ищенкова о том, что Кузнецову «на соседней даче нравится какая-то девчонка». И Колосов догадывался, что это была Нина Картвели. А это, в свою очередь, означало…
